разбогатеешь, или станешь писаным красавцем, или женишься на любимой, или продвинешься по службе – смотря чего тебе надо.
– И это правда? – поинтересовался Дирвен нарочито небрежным тоном. У него были кое-какие заветные желания.
– Брехня народная. Но некоторые верят, а вода там ледяная, даже если стоит жара, и прямо от берега – обрыв на бездонную глубину. Этих доверчивых раз в месяц тралом поднимают, туда специально для этого трал спущен. Для нас это учебная практика, мы должны выслеживать, если какая бестолочь к омуту подбирается, хватать за руки, отговаривать и не пускать. Даже амулеты выдают, предназначенные, чтобы человека обездвижить. Еще сам увидишь, туда всех по очереди посылают дежурить. Там вообще-то скукотища, но никак не отвертишься.
Пока Понсойм делился впечатлениями о Лилейном омуте, они обогнули еще один рынок, галдящий, грязный и пестрый, словно зоосад с экзотическими птицами, и как будто очутились в другом городе. И люди одеты иначе, и кожа у них смуглее, и речь вокруг звучит не ларвезийская. Балконы старых домов убраны цветастым тряпьем – линялые, но в то же время театрально пышные драпировки поражают взгляд мешаниной красного, лилового, зеленого, розового с вытертым золотым галуном.
– Сурийские кварталы. Сюда тоже не ходи, ни один, ни с нашими, если какая-нибудь дурная голова позовет прошвырнуться. В лучшем случае тебя найдут где-нибудь возле помойки избитого, в худшем не найдут вовсе. У тебя смазливая физиономия и светлые волосы, в этом смысле неважнецкая фактура, потому что они таких любят, это увеличивает риск – огребешь тут приключений в буквальном смысле на свою задницу, понял?
Дирвен понял, хотя и не сразу, и, зардевшись, буркнул:
– Я амулетчик не слабого десятка – так сказал учитель Орвехт. Пусть только сунутся…
– Среди сурийцев тоже есть амулетчики и маги. Пойдем, на нас уже косятся. Понаехали, сволота…
– Что они делают у вас в Аленде?
– Живут. И не только в Аленде, в других городах тоже. Их сюда пустили, как дешевых поденщиков.
– Ларвеза ведь воевала с Суринанью, – припомнил Дирвен уроки истории. – За ту территорию, где сейчас ларвезийские южные провинции. По-моему, триста или триста пятьдесят лет назад… Вы тогда победили.
– А теперь потомки побежденных берут ползучий реванш, перебираясь сюда с пожитками, семейными выводками и своими вонючими традициями, – с острой неприязнью процедил Понсойм, сейчас он нисколько не был похож на добродушного деревенского увальня. – По мне, так лучше бы северян сюда переманивали – ну, то есть просвещенных белых людей, которые как мы. Против тебя я ничего не имею, хоть ты и овдеец, а этих черномазых на дух не переношу. Вот увидишь, Овдаба еще пожалеет о своей дурной политике и объединится с Ларвезой против южной заразы.
У Дирвена сложилось впечатление, что его новый приятель повторяет сейчас чужие слова, приправленные опять же чужими эмоциями. Интонация изменилась, как будто он пересказывал, точь-в-точь подражая, слышанные от кого-то речи. Отметив это про себя, Дирвен поинтересовался:
– А