rel="nofollow" href="#c_8" type="note">{8}. Сблизила его с ним страсть к чтению, которая в обоих них была сильна. У отца приятеля Кольцова было много книг, и друзья пользовались ими свободно, вместе читая их в саду. Кольцов даже брал их и на дом. Правда, эти книги были не что-нибудь дельное, а романы Дюкре-дю-Мениля, Августа Лафонтена и подобных им; но если для впечатлительной, одаренной сильною фантазиею натуры и сказки о Бове и Еруслане могли служить нравственным будильником – то естественно, что эти романы еще более не могли не быть ей полезными. Больше всего полюбились Кольцову из этих книг «Тысяча и одна ночь» и «Кадм и Гармония» Хераскова, особенно первая. И не мудрено: арабские сказки созданы для того, чтобы пленять и очаровывать впечатлительное воображение детей и младенчествующих народов. Тогда русские простонародные сказки потеряли для Кольцова всю свою цену: это был с его стороны первый шаг вперед на пути развития. Ему уже не хотелось сочинять сказок: романы овладели всем существом его, и, разумеется, у него родилось желание самому произвести что-нибудь в этом роде; но это желание опять осталось при одной мечте.
Таким образом, между степью с баранами и чтением с приятелем провел Кольцов три года. В это время ему суждено было в первый раз узнать несчастие: он лишился своего друга, умершего от болезни. Горесть Кольцова была глубока и сильна; но он не мог не утешиться скоро, потому что был еще слишком молод и в нем было слишком много жизни, стремления и отзыва на призывы бытия. Чтение сделалось его прибежищем от горести и утешением в ней. После его приятеля ему осталось несколько десятков книг, которые он перечитывал на свободе, и в городе, и в степи. До сих пор он не читал стихов и не имел о них никакого понятия. Вдруг, нечаянно покупает он на рынке, за сходную цену, сочинения Дмитриева. В восторге от своей покупки, бежит он с нею в сад и начинает петь стихи Дмитриева. Ему казалось, что стихи нельзя читать, но должно их петь: так заключал он по песням, между которыми и стихами не мог тотчас же не заметить близкого сходства. Гармония стиха и рифмы полюбилась Кольцову, хотя он и не понимал, что такое стих и в чем состоит его отличие от прозы. Многие пьесы он заучил наизусть, и особенно понравился ему «Ермак»{9}. Тогда пробудилась в нем сильная охота самому слагать такие же звучные строфы с рифмами; но у него не было ни материала для содержания, ни умения для формы. Однакож материал вскоре ему представился, и он по-своему воспользовался им для первого опыта в стихах. Тогда ему было 16 лет. Одному из его приятелей приснился странный сон, повторившийся три ночи сряду. В молодые лета всякий сколько-нибудь странный или необыкновенный сон имеет для нас таинственное и пророческое значение. Приятель Кольцова был сильно поражен своим сном и рассказал его Кольцову, чем и произвел на него такое глубокое впечатление, что тот сейчас же решился описать его стихами. Оставшись один, Кольцов засел задело, не имея никакого понятия о размере и версификации; выбрал одну пьесу Дмитриева и начал подражать ее стиху. Первые стихов десяток достались ему о большим трудом, остальные пошли легче, и в ночь готова была пречудовищная пьеса, под названием «Три видения»,