что его посвящают в лучшие воспоминания, он опустился на колени перед сидящей в кресле своей повелительницей и принялся промокать ее слезы.
– А что плакать-то? Лев Александрович и ныне не хуже сделает…
– Ой, Саша, – махнула ручкой Екатерина, – он столько выдумать может… Тогда еще столько всего было, и не упомнишь… И фейерверк такой, что я уж и не дождалась окончания, а цесаревич остался досмотреть, не удержался. И из пушек пальба в нашу честь устроена… А Нарышкин счастлив был, что угодил безмерно.
Она промокнула слезы и улыбнулась:
– А плачу потому, что давно это было, столько лет уж прошло.
И снова Ланской понял ее страдания:
– Так ведь сколько еще впереди! Куда больше.
Она вскинула на любовника почти счастливые глаза:
– Ты так мыслишь?
– Конечно.
– Спасибо тебе, Саша.
– Мне-то за что? Я фейерверков не устраивал и пальбу из пушек тоже.
– За то, что душой меня понимаешь, спасибо. Я с тобой отогрелась.
И было странно слышать такие слова от сильной духом женщины, перед которой трепетала уже не одна огромная Россия, но половина мира. Только сильным духом и властным женщинам, в руках у которых немыслимая власть, тоже нужны понимание и поддержка, любовь и теплота. Не меньше, а может, и даже больше, чем остальным, потому что им за закрытыми дверями своих апартаментов, вдали от чужих глаз так иногда хочется быть слабыми и беззащитными…
Ланской дарил такую защиту, сам будучи куда слабее той, которую поддерживал, он отогревал ее щедрым даром душевного тепла.
Александр прекрасно знал, что о нем твердят: мол, приспособленец, ловкий, хитрый, на все идет, чтобы только государыне нравиться. Сначала переживал из-за этих разговоров, а потом махнул на все рукой. Для Ланского существовала прежде всего ОНА, его богиня, и он щедро платил за внимание тем, что имел, – любовью. Эта любовь была неразделима на части – к Екатерине-государыне и Екатерине-женщине, обе ипостаси дороги, и обе вызывали восхищение. И ничего, что она годилась в матери, Ланской знал другое – в Екатерине душа много моложе тела, и так будет очень долго.
Дача с занятным названием «Га! Га!» была и сама не менее занятна. Вообще-то, усадьба звалась «Левендаль», но второе название прижилось больше. Лев Александрович и Александр Александрович Нарышкины состязались друг с дружкой в роскоши и занятности загородных домов. У Александра на третьей версте от Петербурга по Петергофской дороге имелась «Красная мыза», которую кто-то из остряков прозвал «Ба! Ба!». Когда Лев купил себе бывшие владения графа Шувалова на седьмой версте, их наименовали «Га! Га!». Но суть не в названии. Имение простиралось до самого берега залива, представляя собой огромный пейзажный парк со множеством самых разных строений в виде китайских или голландских домиков, беседок, игровых площадок, изобиловало хитро устроенными водяными каскадами, прудами, ручейками… всегда содержалось в идеальном порядке и… было открыто