было потом делать гвозди. То есть, по ряду важнейших характеристик они приближались к людям советским нормальным, тем, что с двумя руками, ногами, глазами (малозаметные дефекты, носимые в голове и под одеждой – не считаются), а кое в чем уже ощутимо превосходили их.
Иногда в не такие зачисляли евреев. Сделать это было непросто, требовались сосредоточенные усилия взрослых, из чего я заключаю, что зачисляли, подонки, осознанно и намеренно. Ребенок ведь не понимает, чем нормальный еврей – с двумя руками, ногами и так далее, – отличается от другого нормального советского ребенка. Нынешняя моя непрошибаемая толерантность к евреям отчасти, наверное, объясняется тем, что я видел, как их – нормальных! – в школе травили, если вдруг надоедало травить не таких. И когда я дал в лоб Либкинду – а это было вообще первое, что я сделал в первый свой день в первом классе, – то огреб парень отнюдь не за пятую графу. Просто увидев меня, Либкинд неожиданно выпалил: «Он не будет рядом со мной сидеть!». Мне исполнилось всего лишь семь лет, и я подобных заявочек не то, что от какого-то Либкинда – от Шварценеггера бы не потерпел. Я уже выработал модель поведения, сводящую на нет исходные слабости не такого.
Как жаль, что потом я эту модель утратил, а слабости мои расцвели махровым цветом. Но тут уж ничего не поделаешь, за все надо платить.
Я происходил из закрытой касты одноглазых. Нас редко выводили за ворота специализированного детского сада, но когда это случалось, некоторые особо нервные прохожие откровенно шарахались. Понятное дело: идешь себе, никого не трогаешь – вдруг из-за угла выворачивает колонной по два штук тридцать четырехлетних очкариков, и у каждого один глаз пластырем залеплен. Белая горячка вышла на прогулку.
Мало того, что мы были подслеповатые, так все еще сплошь с монокулярным зрением. А это, дамы и господа, эдакая штука, что если нужно, допустим, топором по полену жахнуть, то за один удар три раза переключаешься. В верхней точке левым глазом работаешь; когда топор пошел вниз – оценка и коррекция траектории правым; и наконец, за полметра до соударения железа с деревом, лучше всего оба глаза прикрыть, оно само попадет. Это потому что с двух рук. С одной руки можно и одним глазом прицелиться. А когда нужно с двух – либо вешайся, либо переключайся. Иначе уводит топор. Дважды в одно место не тяпнешь ни за что. Полное рассогласование зрительной и двигательной функций. Как я с автомобилем управляюсь, никто не понимает. Из тех, естественно, кто знает о моей проблеме, остальным-то невдомек. А я баранку держу неправильно, и все дела. Левая рука в положении «десять часов», правая на «шести». Или вообще одну левую на «двенадцать» – и почесал себе. Так одни только чайники держат, но мне плевать: как раз левый глаз у меня ведущий.
А тогда, в детском саду, в нашу одноглазую группу загадочным образом затесался мальчишка с почти нормальным зрением. Ребенок кого-то из детсадовской обслуги, устроенный по блату на халявные «усиленные» харчи. Чуть старше нас, крупнее, сильнее, а главное – без видимых дефекто