устраивать?
– Боже упаси! Просто я представляю доброе лицо Туза, когда он будет читать документ про сучку с течкой и Христофора Наумовича Циклопопаредули, – задумчиво сказал Мурлатов.
– Документ как документ, – с обидой пробормотал Шламбаум. – Придраться не к чему.
– Ну как же! Раз ты его писал, к чему же здесь придерешься?! Но вот скажи мне тогда, а кто же «проловку», на которой твой Будулай содержался, до его исчезновения упер? И с какой целью?
Шламбаум снова погрузился в бумаги.
– Неустановленное лицо с неустановленной целью, – наконец доложил он.
– Вот видишь, а ты говоришь, досконально установил…
– И установил, – непреклонно уперся Шламбаум. – У них там на фабрике полный Содом с геморроем! Все насквозь прут. С пустыми руками никто с работы не уходит. У них это западло считается – рука руку знает. Вот и проловку уперли или по привычке, или чтобы в огороде что-то починить. Машину к забору подогнали, проловку перекинули и сразу по соше погнали…
Шламбаума Мурлатов заприметил, когда тот еще служил в ГАИ. Он брал взятки, как и все гаишники, но брал как-то по-человечески. Во-первых, радостно, как ребенок принимает подарки. А во-вторых, не из жадности, а согласно убеждениям. Убежден же он был в том, что все дают ему по собственной воле и что так заведено испокон века. А раз сами дают, значит, уважают, так зачем людей обижать? И брал он по совести, не грабя, причем свой принцип излагал так: «Мне лишнего не надо, лишнее можете себе оставить. А валять дураков – не грех, а благое дело. Так что держи карман в ширину!»
Мурлатов наметанным глазом сразу оценил, что Шламбаум, при всей своей детской привязанности к поборам, человек неиспорченный и верный, которого удобно иметь под рукой. И когда тот попал в беду – его напоили текилой с солью до полусмерти какие-то бугаи из новых русских, которых он доверчиво остановил, и бросили на дороге, сняв, для смеха, с него форму, – Мурлатов взял его к себе. Мало того, умудрился сделать его в перестроечной суматохе лейтенантом. С тех пор Шламбаум, никогда и не мечтавший об офицерской должности, был верен ему как пес хозяину. Глядя на Шламбаума, который и в новом чине быстро наладился регулярно принимать подарки в виде «обусловленной вежливости», капитан часто вспоминал слова Петра I, сказанные царем-реформатором в адрес полицейского ведомства: сию собаку я создал, сама себя она и прокормит.
– Ладно, Титыч, ты бумагу мне оставь, я подчищу ее малость. А то ведь сам Туз ее читать будет, а ругаться с ним по мелочам нам ни к чему, – сказал капитан. – Там у него в прокуратуре новый работник объявился, ничего о нем не слышал?
– Только видел. Дробненький какой-то! Негде пробку вставить. Только в подметки годится.
– Ишь ты, храбрый какой! Худенькие – они знаешь какие жилистые бывают!.. Так что ты там поузнавай, что он да как. Нам надо держать руку на пульсе прокуратуры! – хохотнул Мурлатов.
Вот в такой ситуации несколько лет назад Герард Гаврилович и приступил к службе. Поначалу как молодого сотрудника его окунули в загадочный