был резкий ответ, не отрывая глаз от страниц специализированного журнала. – «Не советуем новичкам браться за наборы с темной канвой»… – прочитала она затем вслух.
– Хорошо, дайте тогда мне жалобную книгу, – спокойно произнесла поэтесса, стараясь не показывать вида возмущения.
Очки секретарши медленно опустились на переносицу, глаза люто сверкнули нездоровым блеском, всматриваясь куда-то в угол. Возможно, распластавшийся мычащий бомж на ступеньках был ее уже первой сегодняшней жертвой.
– Я – известная поэтесса, – гордо расправила плечи наша героиня, готовая держать удар.
– Кто-кто? – переспросила секретарша, демонстративно прочищая уши наманикюренным мизинцем. – Цветаева что ли? Ахматова? – поиздевалась она еще немного.
– Я пишу под псевдонимом Хуторская козочка, – утчонила наша героиня. – Может быть, читали?
– Может, и читала, – засомневалась та. – Но я еще раз Вам русским языком говорю, что туалет у нас только для тех, кто по записи. Это строгое внутреннее распоряжение Ильи Юрьевича. Вы сами видите, сколько здесь народу подозрительного шастает. А если кто с гепатитом придет? А у нас, между прочим, операции проводятся…
– Я не кто-то! – возмутилась поэтесса. – «Мой благородный рыцарь любит сосиску в тесте» уже объявлен в номинации конкурса, мне должны вручить членский билет…
– Только по записи…
– Дайте тогда жалобную книгу!
– А зачем Вам наша жалобная книга?
– Кое-что напишу там, а Вы потом почитаете.
Запрос на жалобную книгу подействовал отрезвляюще на сговорчивость вредной секретарши, и она, глубоко вздохнув, нехотя поднялась с места.
– Ладно. Я сейчас у Ильи Юрьевича спрошу, что с Вами делать…
Потом застучали каблучки по мраморному полу, и поэтесса терпеливо ждала, прислушиваясь к удаляющемуся эху. Каблучки стихли за углом извилистого коридора, пару раз топнули на месте и бойко стали возвращаться на рессепш.
– Илья Юрьевич сейчас занят, – с каким-то фальшивым сожалением проговорила секретарша. – Проходите, слева по коридору.
Поэтесса, довольная победой, кивнула и пошла в уборную, которая ее сразу же поразила невиданным прежде убранством. Все блестело и сверкало. Большие зеркала создавали иллюзию большого пространства. Пахло свежестью моря, играла спокойная музыка. В таких помещениях можно было творить и творить. Поэтесса даже замешкалась, поставила чемодан у входа и стала выбирать для себя подходящее место среди трех начищенных до блеска унитазов из белого фаянса. Они были расположены вдоль стены на неком возвышении и не имели по европейской моде между собой перегородок. Центральный был самый высокий, точно олицетворял собой первое место при награждении особо выдающихся, и поэтесса выбрала именно его.
Напоследок она немного прихорошилась у зеркала и на память о себе написала на нем губной помадой