Вертера», когда обнаружилось, что суицид литературного героя вызвал шквал самоубийств страдающих от любовной лихорадки юношей Италии, Лейпцига и Копенгагена.
То же самое началось в Вене после смерти Отто Вейнингера в октябре 1903 года. Если Ганс Витгенштейн действительно покончил с собой, то скорее всего он это сделал, когда Вейнингер был еще жив. Но семья смирилась с его судьбой и признала ее гораздо позже, после публичной смерти Вейнингера, тихая рябь от которой вышла далеко за пределы Шварцшпаниерштрассе и, может быть, добралась до того самого маленького столика в берлинском Gaststube, где семь месяцев спустя сидел Рудольф, нетерпеливо глядя на свой последний стакан молока.
8
В доме Витгенштейнов
Зимний Пале Витгенштейн на Аллеегассе, куда Джером Стонборо впервые вошел где-то между драмами исчезновения Ганса и самоубийства Рудольфа, должен был показаться ему роскошью совсем иного порядка, нежели все виденное раньше, когда он поставлял перчатки на Бродвей. В тот первый раз он пришел, вероятнее всего, на один из частных концертов Витгенштейнов, куда его пригласили как нового друга Рудольфа Мареша, врача, женатого на одной из двоюродных сестер Гретль.
Фасад, протянувшийся почти на 50 метров вдоль Аллеегассе, снаружи выглядел одновременно величественным и аскетичным: девять пролетов на втором этаже, семь – внизу, с высокими арками по бокам. Джером вошел в ворота с правой стороны, через тяжелые дубовые двери; его встретил портье в ливрее, единственная обязанность которого заключалась в том, чтобы встать со стула и поклониться гостям. Во дворе он, конечно же, оценил огромный скульптурный фонтан (работы хорватского экспрессиониста Ивана Мештровича), замысловатый мозаичный пол на входе в мрачный холл с высоким потолком, резные панели, фрески со сценами из «Сна в летнюю ночь» Шекспира и впечатляющую работу Огюста Родена. Прямо перед ним между двумя каменными арками лестница из шести ступеней с мраморными балюстрадами поднималась к поразительным двойным стеклянным дверям. Подле них (с этой стороны) – статуя тевтонца в полный рост, снимающего шлем в знак приветствия. Двери открывал (с той стороны) камердинер в ливрее, одетый, как вспоминал один из гостей Пале, в «форму, напоминавшую австрийский охотничий наряд в Штирии»[35]. Дальше гости поднимались по большой, широкой, покрытой красным ковром мраморной лестнице (в дневное время на нее падал солнечный свет, струящийся сквозь сводчатую стеклянную крышу высоко вверху) к гардеробной, где уже ждали слуги, чтобы забрать пальто.
Частные концерты проводились иногда в холле, но чаще в Musiksaal на втором этаже. Это был один из самых прекрасных салонов в доме. Здесь от пола до потолка протянулись роскошные гобелены со сценами охоты, а одну стену занимали трубы педального органа с двумя клавиатурами, богато украшенного изображениями рыцарей и менестрелей в прерафаэлитской манере. В центре комнаты стояли друг напротив друга два рояля Bösendorfer Imperial, клавиатура к клавиатуре,