раз Карл сбежал неожиданно, без предупреждения и объяснения причин. Стоял январь 1865 года. Ему было семнадцать. Сначала подумали, что произошел несчастный случай. Подморозило, мела страшная метель. Вену сковал лед, и все дороги, ведущие в город, занесло глубокими сугробами. Фотографию Карла раздали полицейским, те уверенно предсказывали скорое возвращение, но дни складывались в недели, недели превращались в месяцы, а Карла все не могли найти. Напряжение в семье Витгенштейн выросло настолько, что скоро никто не осмеливался даже упомянуть имя мальчика при родителях.
Из пограничного пункта в Боденбахе Карл держал путь в порт Гамбурга и там поднялся на борт корабля, следующего в Нью-Йорк. Он прибыл туда в начале весны, у него не было за душой ни гроша, только одежда, в которой он приехал, и дорогая скрипка в руках. Поначалу он устроился работать официантом в ресторан на Бродвее, но через пару недель ушел, чтобы выступать с группой бродячих музыкантов. Из-за убийства президента Линкольна 14 апреля в театре Форда во всех штатах запретили театральные и музыкальные представления, и группа Карла распалась. Вскоре он уже перегонял баржу, груженную прессованной соломой, из Нью-
Йорка в Вашингтон, и остался там на полгода, подавая виски в переполненном Nigger-bar.
Главной задачей было отличить одного черного от другого, чтобы понять, кто платил, а кто нет. Владелец бара сам не различал черных.
Впервые прилично заработал.
Одетый с иголочки вернулся в ноябре в Нью-Йорк и в первый раз написал домой[10].
Память подводила умирающего. На самом деле первое письмо – несколько скупых строк – он отправил тремя месяцами раньше, в сентябре 1865 года, слуге Витгенштейнов, с которым он дружил. Результат не заставил себя ждать: на него обрушился шквал писем от братьев и сестер, от матери из Вены, но ничего – от отца: Карл так и оставался у него в немилости. Сначала отвечать было стыдно, но его молчание побудило сестру написать письмо, умолявшее поговорить с родителями. Карл написал, но не им, а ей: «Я не могу писать родителям; раз я не осмелюсь сейчас предстать перед ними и попросить у них прощения, то уж тем менее я способен сделать это на бумаге, которая стерпит все и не покраснеет. Я сделаю это, когда подвернется случай показать им, что я исправился»[11].
Месяцами ситуация не сдвигалась с мертвой точки, но мать, жаждущая получить хоть словечко от блудного сына, забрасывала его письмами и денежными переводами. Карл все еще не мог решиться ей ответить. 30 октября он написал брату Людвигу (которого в семье звали Луис):
Мамино письмо меня ужасно обрадовало. Когда я читал его, у меня так билось сердце, что я едва мог продолжать… Сейчас я разношу еду и напитки. Ра-
бота нетрудная, но нужно держаться до 4 утра… У меня только одно желание – ты, вероятно, его уже угадал, – наладить отношения с отцом. Когда я займусь бизнесом, то напишу ему, но здесь вести бизнес очень сложно, так что не удивляйся, что я все еще не нашел другую работу[12].
Карл