много-значительно указал в потолок: − Признаюсь, я не жажду веровать в злоумный подлог… Но покуда труп князя не сыщен, мое право так помышлять. Вы раскусили здешний люд, господин Черкасов? М-м? О! То-то, что нет. Да, число тут немалое правых и лукавых… Но трижды более беглых каторжан и лиходеров. И кто знает?.. Нет-нет, сей орешек не так прост, как видится, сударь. Спустите мне на седины и чин, Андрей Сергеевич, и не дуйтесь, право, за откровенность. Но вы и господин Преображенский рассуждаете как неоглядчивые юнцы. И не перечьте! Ну-с, что в рот воды набрали? Чай, не по ноздре табачок? Лучше подсобите: как бы вы поступили на моем месте? − В углах рта командира сыграла колкая усмешка.
Черкасов призадумался, а затем выдал:
− Мы всяк на своем месте, ваше высокопревосходительство. И всяк пo своему разумению решать обязан. У меня имелся приказ, и, клянусь честью, я выполнил его. Прошу не гневаться на меня, но решительно советую вам сделать то же. Я не фискал, но я русский морской офицер, и посчитаю долгом своим уведомить его сиятельство о вашей нерешительности. Вы срываете государственное дело, ваше превосходительство. Честь имею. Позвольте откланяться.
− Браво, голубчик. Красно глаголишь, красно, да глупо. Мы с вами не на гатчинском смотру. Давайте, знаете ли, без сей пудры! Положа руку на сердце, вы разделяете мои опасения?
Андрей Сергеевич помедлил чуток.
− Да. Риск изрядный, но ведь и дело горит! Клюньте пером в склянку, подпишите разрешение.
Контр-адмирал опалил взором моряка, будто говоря: «Ну вот видишь, брат, на поверку-то оно как!»
− Я тайным делам не потатчик, ну, да Бог с вами, господа, куда от вашей молодецкой прыти денешься! Кому другому нипочем бы мирволить не взялся, а вам… Спеши друга порадовать, быть по сему − подпишу,− пробурчал Миницкий и тут же по-птичьи встрепенулся: − Еще коньяку?
− С превеликим удовольствием,− окрыленный капитан чиркнул по зеленому сукну рюмку под щедрую руку командира.
Глава 7
Однако сам Михаил Иванович поспешал медленно. Оставшись один, в пятый раз прошел маршем письмо Осоргина, куснул губу. Его томила «душевная». Он панически боялся неприятностей, которые могли завертеться пчелиным роем. Чертово убийство, свалившееся на его голову, пугало. Любой промах сулил навлечь гнев столицы, а это дело не шуточное, расплата − голова. Это Миницкий сие зарубил давно и прочно, оттого и ёжился.
«Убийство − какое оно? С политическим душком, иль просто судьба была Осоргину под разбойничий нож встать?» − морщил нос Михаил Иванович и клял, клял в сердцах урядника-шельму за недогляд, за отсутствие порядка на тракте. Хотя и брал умом: вины Щукина в сем −дырка от бублика. «Что за воинство − два десятка казаков? Так, тьфу,− баб потешить; дороженек к охотской фортеции, и то поболее сходится, где уж тут углядеть. А пополнить пограничную цитадель саблями − в Петербурге перо спит. Лень − вот казнь наша!»
Командир порта рассеянным взором еще раз пробежал по письму и повторил вслух врезавшиеся в память багряные строки: «…пакет… подписан собственной его величе-ства рукой и для Отечества нашего бесценен.