протянула чистое исподнее. Зализа взял одежду, положил ладонь ей на живот:
– Ну как?
– Брыкается, – смутилась девка. – Наружу просится. Стол накрыть, Семен Прокофьевич?
– Да засечники скоро прискачут. С ними и поем.
– Может, гычки?[59] с юшкой[60]
– Это давай, это не еда, – махнул рукой опричник.
Наскоро перекусив, он присел на ступенях крыльца, тщательно проверил режущую кромку своей сабли. Потом взял тряпицу и старательно прошелся по пластинам юшмана, по шлему, по наручням, полируя металл до зеркального блеска. Этого неторопливого занятия хватило как раз на два часа: как только опричник отложил доспех, издалека послышался дробный топот. Оба его воина торопились к воеводе, ведя в поводу заводных коней.
– Лукерья, стол накрывай! – крикнул в дом Зализа и пошел на лужок за полем ловить и седлать коней. Точнее, только одного – второй всегда шел за ним налегке. И только после этого пошел одеваться.
День обещал выдаться жарким, но – хочешь не хочешь, а без брони уходить на порубежье нельзя, если сеча случится, облачаться будет поздно; это только шлем быстро накинуть можно. Без плотного поддоспешника от юшмана толку мало, а потому поверх исподнего приходилось надевать рубаху из плотного войлока – и париться в ней днями напролет. По весне и осени такая одежка наоборот, хорошо грела, и опричник нередко радовался, что жребий занес его в Северную пустошь, где весна и осень занимали большую часть года.
За столом Зализа повел себя как настоящий боярин: для каждого из воинов была поставлена своя плошка, а опричник ел и вовсе из меденицы.[61] Кмети,[62] похоже, впервые в жизни видели сарацинское зерно, несколько кебелей,[63] которого опричник из интереса купил у афени из Почапа, а потому, с удовольствием умяв щи, к сорочинской ярмарке отнеслись с немалым удивлением и подозрением. Вместо сыта Лукерья дала засечникам яблочно-клюквенную уху[64] ее же залила и в турсуки[65] на дорогу.
Что домохозяйка собрала ему в дорожный мешок, Зализа смотреть не стал – баба опытная, лишнего не кинет, ненужного не даст. Он проверил только оружие, которое, кроме пики, почти всегда находилось при нем, и взметнулся в седло.
Лукерия перекрестила всадников – Осип и Агарий низко поклонились ей прямо с коней, и маленький отряд углубился в начинающийся в одном гоне[66] от барского дома ельник.
До Тярлево до проскакали примерно за час. Этот спрятанный в глухой чащобе хутор, состоящий из единственной избушки, в которой вековал в одиночку старый бортник,[67] и ограничивал, согласно грамоте, земли Степана Зализы с севера. Опричник его и за деревню не считал, со стариком, про которого ходили самые темные слухи, ни разу не разговаривал. Выглядел бортник так, словно прожил уже не век, а все три, и должен со дня на день попросить разобрать над собой в избе угол – однако каждое лето он дважды трясущейся старческой походкой