пиццы. Ежемесячная дань съедала две трети доходов. И как только нормальные люди живут?
Ответ всплыл в голове мгновенно, и он был очевиден: воруют, закладывают фамильные драгоценности, влазят в долги. Продают почку. Сенк еще раз мысленно поблагодарил самого себя за находчивость и достаточное количество ума. Приятно, однако, знать, что ты можешь обеспечивать и себя, и свою сестру, и ее собаку без контакта с криминалом. Это дает ощущение какого-то полноценного богатства. Вот у кого-то там безрадостные будни, а у нас тут все хорошо. Вот другие едва концы с концами сводят, а у нас тут лакшери. Какао пьем. Главное только за квартиру не забыть заплатить.
Сенк носил светлую бороду, длиной уступающую зубной щетке, такие же светлые усы, и такую же, как борода, прическу. Хотя прическа порой бывала длиннее бороды. Ее он стриг редко, ибо щетина на макушке – это слишком вызывающе. Бороду он подстригал ножницами по четвергам. Седые волоски ничем не красил – с ними как-то солиднее. За щеками, когда он улыбался, поблескивали два золотых зуба. Их ведь тоже не покрасишь. Телосложение итак выдавало в нем работника исключительно умственного труда. Мощные извилины левого полушария и хитрый, близорукий взгляд. Сутулость. Серо-зеленые глаза. Они конспирировали все, что он хотел скрыть или ленился демонстрировать. Однако про элегантность Сенк тоже не забывал – считал это важным для успеха и в бизнесе, и в повседневном общении. Элегантный пофигизм. Многозначительность. Сенк часто приправлял свои слова двусмысленностью. Он превращал мимику и голос в театр. В харизму. Он умел улыбаться и как пожилой пастор, и как дьявол, только что захапавший душу грешника.
Открыв дверь без ключа (значит, пса уже выгуляла), Сенк сжал глаза до горизонтальных щелочек и пристально оглядел комнату. Все чисто. Все спокойно. Это показалось ему подозрительным.
Рядом со шкафом, словно британский караульный, стоит Матильда – вытянувшись по струнке и неестественно радостным выражением лица.
– Ну, как вы тут?.. – Сенк, не переставая щуриться, закрывает за собой дверь и снимает ботинки.
– Все хорошо. – Матильда не может снять с лица улыбки чеширского уголовника.
– Точно?
– Сто процентов.
В присутствии других людей Матильда – на редкость спокойный, даже замкнутый ребенок. Оторвать ее от рисования или от медитации над какао невозможно. Но стоит только ей избавиться от посторонних глаз – и один Бог свидетель, на что способно это создание.
Сенк не спеша, чувствуя холодный пол сквозь носки, направился к холодильнику. Присматриваясь, принюхиваясь и опасаясь подвоха.
Но подвоха все не было и не было.
– А у тебя как дела? – Матильда, не двигаясь с места и не шевелясь, провожала его взглядом. И этот взгляд не вызывал доверия.
– Как дети в школу, – Сенк не сводил глаз с Матильды даже тогда, когда, по мере его перемещения, для этого пришлось выворачивать шею.
Переступив воображаемую черту,