ПауÑтовÑкий. Критика и анализ литературного наÑледиÑ
В том городе не селились навсегда. Прожив в Мурманске два года, человек считался уже старожилом. Женщин там и вовсе не встречалось, а мужчины – только трудоспособного возраста. Тем не менее, к 1932 году его одновременно населяли до сорока тысяч человек. Напрямую через океан до Нью-Йорка от него насчитывалось всего шесть тысяч километров. Вот такой вышел Мурманск в представлении Константина, а очерк о городе скорее стал набором любопытных заметок, нигде не нашедших пристанища, кроме хранилища в авторском архиве до лучших времён.
В том же 1932 году Константин отказался от предложенной Горьким идеи написания коллективного романа. Вместо этого он предпочёл написать очерк «Онежский завод». Толком о заводе не сообщалось. Предыстория словно не интересовала Паустовского. Читателю более рассказывалось о борьбе между большевиками и эсерами, решавшими силой оружия, кому предприятие должно принадлежать.
После Константин надолго замолчал. Он продолжил писать очерки о Кавказе, Чёрном море, создавал портреты примечательных людей, но краткой формой не ограничивался. Очерки о странствиях, выражающиеся особым подходом и некоторой отстранённостью, создаваемые словно случайно, дабы хотя бы о чём-то написать, Константин отложил до 1948 года, либо нам о том просто неизвестно, вследствие объективных причин: записи не воспринимались всерьёз, уничтожаемые согласно сомнения в их надобности. В действительности, первые очерки о странствиях Паустовского не содержали важности, но сохранились благодаря публикации в периодических изданиях.
Судьба Шарля Лонсевиля (1932)
Советское государство побуждало мыслить определённым образом. Прибыв в Петрозаводск для изучения истории Онежского завода, Паустовский узнал несколько историй, его заинтересовавших. Первой из них стали свидетельства о пленном французе Шарле Лонсевиле, отливавшем для нужд России всё, что от него требовали, от кандалов и бюстов до ядер и пушек. Глубоко несчастный человек, пропитанный европейским духом вседозволенности, он оказался зажат в тесные рамки необходимости следовать указаниям, отчего возненавидел государство Александра I, глубоко страдая от невозможности открыто выражать мысли. За попытку изучения бунтов заводских крестьян, он был приговорён к вечному заключению в Шлиссельбурге. И получилось так, что не француз предстал перед читателем, а прообраз красного пролетария, пусть его мысли и расходились с должным быть ему свойственным мировоззрением.
Шарля возмущало многое. Во-первых, рабочих в России пороли. Во-вторых, пороли иностранных специалистов. В-третьих, за проступок могли выпороть и его. Причём пороли обоснованно за халатное отношение к труду и за расхлябанность на производстве. И как не пороть, когда пушка, отлитая специально к визиту царя, при нём же лопнула, не выдержав пробных испытаний. Такое положение дел не нравилось Лонсевилю, винил он напрямую Александра