лучше?
– Будешь вякать, сейчас встану и уйду!
– Не буду, не буду! Только не уходи… А можно я тебя о чем-то спрошу?
– Ага, есть такая серия умных вопросов-ответов. Хочешь угадаю?
– А ну попробуй!
– Ты меня любишь? А я чего делаю? Ты на мне женишься? Созвонимся. Это?
– Фу! Грубиян и нахал! Злой и бесчувственный зверюга! Как я тебя ненавижу! Хочешь я все-все про тебя расскажу?
– Категорически нет. И вообще, с чего это ты вдруг такая разговорчивая? Я разве давал разрешение?
– Ах, простите меня, мой энергичный кавалер! Уши у него, видите ли, вянут!
– Девица, не хами!
– С твоей помощью я уже давно не девица!
– Я это знаю. Нечем хвастаться! И кстати, ты слышала анекдот про французского дворника-философа?
– Если анекдот безобразный, то я его могла услыхать только от тебя.
– О господи, за что ты наградил меня этим несчастьем? Я же сказал: философ! Неизвестно еще, у кого уши…
– Ну ладно, не злись. Так чего он там?
– А ничего. Улицу метет и метлой своей шаркает. Шарк… шарк… Потом шарк-шарк-шарк… И опять шарк… шарк…
– Ну и что смешного?
– А то, что из окна высовывается шикарная такая дама, вот вроде тебя, и орет на всю улицу: «Мсье, черт побери! Вы уже полтора часа сбиваете с ритма весь квартал!»
– Ха-ха-ха! А что, я действительно тебе так нравлюсь?
– В смысле?
– Ну сам же только что сказал: шикарная, как я. Или опять все врешь?
– Увы, боюсь, что не вру.
– Кошмар! И это – я! Я, понимаешь, люблю этого негодяя! Кто бы сказал…
– Так. Все. Никакого толку от тебя сегодня нет. Ритма ты не выдерживаешь. Без конца болтаешь на всякие отвлеченные темы. А я как дурак…
– Почему «как»?
– Все, тишина в студии, как говорил один мой приятель-киношник. Охота болтать? Болтай. А я встал и пошел.
– И уходи! Нечего тут, понимаешь… разлегся! Вон белый день еще на дворе! Все приличные мужики на работе работают!
– Значит, я – неприличный. Тебе же хуже.
– Ну и уходи!
– Как скажешь, дорогая…
Турецкий медленно и без всякой охоты поднялся. Постоял на коленях, размышляя, что, может быть, вот так, резко, уходить все же не стоит. Тем более что шикарная дама, едва он навис над ней, чтобы перешагнуть на пол, немедленно приняла одну из наиболее соблазнительных своих поз. Вот же какая зараза! Нy как удержаться?
Но тут же сверкнула мысль: надо ехать домой.
Смешно, а что такое дом? И вообще, есть ли у него дом? Ну то место, где тебя ждут? Или та берлога, куда ты забираешься, когда тебе больно? Да было вроде. Пока Ирке не обрыдли окончательно его похождения и она не переехала несколько дней назад в квартиру своей подруги, которая охотно сдала ей ее в связи с отъездом в Штаты. Пока на год, а там видно будет. А Ирка захватила дочь и тут же слиняла, аргументировав тем, что и ей спокойней, и Нинке ближе к школе, и вообще. В это «вообще» каким-то образом вместилась вся их совместная жизнь. «Давай отдохнем друг от друга», – сказала Ирина Генриховна. Ну да, вот так просто, никаких сцен, это уже давно пройденный этап. А теперь не надо ничего придумывать, врать про задержки на службе, про какие-то там командировки в область и так далее. И все бы неплохо, но… тоскливо временами отчего-то.
Он перелез-таки через восхитительное тело Марии. Мары – она обожала, когда ее так называли. Посмотрел на то, что оставлял недоделанным, и подумал, что, наверное, это и правильно – всегда лучше оставлять после себя нечто, что надо будет обязательно доделать потом. Долюбить, черт возьми. Дотрахать, в конце концов. Чтоб пустыми вопросами не мучилась. Нет, но как смотрит! Не верит, поди, что он сейчас оденется и уйдет. Сколько, оказывается, у одинокого мужчины обязанностей, о которых он и не подозревает, проживая в семье! Руководствуясь желаниями жены. Это же чудо, когда за тебя решают проблемы. А потом чудо кончается, уступая место другому какому-нибудь чуду. Или – полной свободе. Ну да, можно подумать, что тебе сильно мешала семья! Сука ты, Турецкий.
Явился, взял свое, натянул носки… а где они, кстати? Турецкий свесился с тахты и стал осматриваться в поисках собственных носков. Кажется, зашвырнул их под тахту. Он нагнулся ниже, задрал плед, свисавший до полу, и в этот момент заверещал его «мобила», брошенный на тумбочке, с другой стороны.
– Это тебя? – глупо спросила Мара.
– Ну не тебя же! – Действительно, а кому еще стали бы звонить в пять вечера по телефону, номер которого был известен весьма узкому кругу лиц. Турецкий им пользовался, как он говорил, уходя «в эмиграцию». Когда хотел максимально стать невидимым и неслышимым.
Подниматься и обходить здоровенную тахту кругом было лень, и Турецкий потянулся к трубке, с непонятным мстительным чувством придавив девушку Мару так, что она кокетливо взвизгнула. Вот так, лежа поперек ее тела, Турецкий