ведь меня, затащив в темный угол между ванной и кухней, всеведущая Софья Валентиновна:
– Он очень мил. И так фантастичен… Так что я понимаю вас, моя дорогая. Мой покойный супруг Иван Иванович тоже был весьма эксцентричным субъектом… Но это чересчур, это прямой вызов. У него печатаются книги, у него хороший оклад, он главный редактор. Но не прельщайтесь, не прельщайтесь, деточка моя! Такая яркая жизнь не доводит до добра! Вот мой покойный Иван Иванович…
Иван Иванович, насколько я знала, был полнокровным, тишайшим фармацевтом и ухитрился в бурное время удостоить «кончины мирныя, непостыдныя» – умер от сердечного приступа прямо на ступенях своей аптеки. Как бы то ни было, предупреждения благонамеренной соседки не оказали на меня действия. Я расписалась с Арсением и переехала к нему. В ЗАГСе на банальный вопрос бойкой регистраторши он ответил, смиренно потупясь:
– Видите ли, дитя мое, я вам так отвечу. Раньше, заглядывая к себе в сердце, я видел только всякий хлам и мышиное кало. Теперь там живет эта женщина, поселилась, представьте, без ордера, и живет, сидит с ногами на диване, жрет мармелад. А я в свое сердце вынужден входить со стуком: «Вы позволите»? А она мне: «Пожалста-пожалста, только калоши снимите»! Должен же я как-то эту ситуацию разрешить? Женюсь, куда деваться!
«Дитя», на удивление кротко выслушав бредовую исповедь жениха, кивнула и расписала нас.
В нашем счастье было третье лицо. В кухне отдельной двухкомнатной квартиры Арсения жила Вава. Таким старорежимным прозвищем именовалась сухая, сморщенная, как черносливина, старушка. Кем она приходилась Дандану, я уяснить никак не могла. Была ли она его нянькой или принятой когда-то на службу и зажившейся кухаркой, или приходилась ему родственницей? Несмотря на свою внешнюю дряхлость, Вава бойко вела домашнее хозяйство, что было очень кстати – несмотря на высокий статус «редакторской жены», я не хотела оставлять службу в издательстве. Незаметно, как истинный домовой, она скользила по комнатам, смахивала пыль, мыла полы, стряпала, подавала, относила белье в прачечную. Впрочем, на улицу выходить не любила, предпочитала сидеть в кухне на своем топчанчике и, шустро побрякивая спицами, вязать толстый шерстяной носок. Вязала носки она очень быстро, и больше, кажется, ничего вязать не умела. У Арсения скопился целый склад этих незатейливых предметов туалета, он дарил их друзьям, хранил в них старинные елочные игрушки и затыкал щели в оконных рамах, но носки все продолжали прибывать.
Насколько я могла судить, Арсений и Вава обожали друг друга. Он первой читал ей новые стихи. Слушая заумь, которая даже у бывалых читателей вызывала оторопь, старуха вздыхала, крестилась и время от времени пророняла слезу. Арсений подшучивал над Вавой в своем стиле. Бывало, привязывал тесемки ее фартука к кухонной двери, пока она чистила картофель, и старушка не могла понять – что там хлопает и не пускает ее за спиной? Однажды Арсений заявил Ваве, что согласно последнему правительственному постановлению готовить следует не на воде, а