Ловец удовольствий и мастер оплошностей. Вячеслав Борисович Репин

взглянула на меня с понимающей улыбкой.

      – Сегодня и шесть, и пять, и четыре. В Европе и этому рады, – ответила она, не сводя с меня глаз, будто старалась понять, насколько всерьез я отношусь не к словам ее, а к самому ее присутствию.

      – В течение двух-трех лет – доходности не будет, – предупредил я. – А потом – и четыре, и пять, если хотите, и больше. Если дело встанет на ноги, если не тратить лишнего, то и до сорока можно дотянуть.

      – Сорок – это ладно. Вам никто не поверит. А под четыре ни один дурак из наших, русских, денег вам не даст. Сбербанк и тот больше предлагает по депозитам.

      – Сбербанк не делится своими активами. Он насчитывает проценты за аренду ваших денег, и будьте здоровы.

      Николай-Николаич понимающе кивал.

* * *

      В понедельник с утра, не успел я вынести завтрак на улицу, как позвонила Эстер.

      Отвечать? Не отвечать? Я вдруг не знал, что лучше. Ведь всё равно оставит сообщение на автоответчике и придется перезваниваться. Я ответил.

      Как мы и договаривались, она собиралась ехать ко мне. Еще и везла для обсуждений со мной какое-то «презабавное дельце». Делишек ее я начинал побаиваться.

      Около семи часов вечера она припарковала «крайслер» в конце гостиничного двора. Похудевшая, загорелая, почти раздетая, в одном легком черном платье на тонких лямках, Эстер выбралась из-за руля и подозрительно сдержанно расцеловалась со мной в одни щеки, обдавая меня знакомыми приторными духами. Она осмотрелась по сторонам и, пританцовывая, проследовала за мной в дом, бросила свою сумку на пол при входе и попросила выпить чего-нибудь холодного.

      – Виски?

      – У тебя всё равно ничего другого нет.

      – Нет.

      – А лед есть?

      – Лед есть.

      – Тогда виски.

      Я принес посуду, бутылку, тарелку со льдом. Налил и ей и себе, положил ей в стакан две горсти льда.

      – А назад ты как поедешь? – спросил я.

      Не отвечая, она смотрела в открытое окно, а затем, быстро выцедив приличную дозу, сказала:

      – Как же я по тебе соскучилась… А ты?

      Она сбросила на пол свое платье и оказалась совершенно голой. С приподнятой грудью, стройная, бескомпромиссная в постельных вопросах.

      Мне пришлось отвернуться.

      – Только не говори, что ты… остыл ко мне? Я же вижу по глазам, что нет, – сказала она.

      – Я и не говорю.

      Я действительно не мог оставаться к ней равнодушным. Мучительное плотское чувство, какое-то вдруг даже обидное, поскольку не подчинялось мне, заполнило меня с ног до головы. Требовалось большое усилие, чтобы не поддаться наплыву, устоять.

      Повисло молчание.

      – Ну, подойди же… У тебя что-то случилось?

      Я приблизился и прикрыл фрамугу окна.

      – Ты простудишься, – сказал я, прежде чем взять ее руку и чмокнуть в запястье. – Вечером бывает ветрено.

      Она смотрела на меня испытующе, стараясь скрыть свое замешательство или даже легкое смущение, которого я никогда в