за неделю. Просто сказать, неделю! Я, конечно, мог бы позвонить домой и попросить их выслать мне денег, но я был гордецом, угрюмым и нелюдимым, и я бы ни за что не согласился выслушивать причитания матери и торжествующие речи отца. Конечно, они говорили мне остаться, продолжать работать в колл-центре и спокойно жить в семье, а не искать счастья за границей, это было не для таких неудачников, как я.
Я решил, что неделя – это не так уж долго, как-нибудь переживу. Так вот, я заявляю во всеуслышание: неделя – это чертовски долго! Время тянется, и чем больше дней ты не ел, тем длиннее становится минута. Я помню, когда Ратха в первый раз решила соблюдать со мной пост во время Рамадана. Она сказала мне, это же всего лишь на месяц, это недолго.
– Это долго, ты просто не понимаешь, насколько это долго, – заявил я ей. – Ты же даже не мусульманка, ты уже и не индуистка, ты настоящая атеистка, зачем тебе поститься?
– Я хочу все делить с тобой, и я хочу тебя поддержать. Я знаю, что это сложно, и тебе будет легче, если ты будешь знать, что я с тобой, – так она ответила мне.
Она упрямица, моя Ратха, и я понимал, что тут с ней спорить бесполезно. И, честно говоря, в душе я был этому рад. Не то что бы я надеялся, что однажды она разделит со мной мою веру (хотя это было бы для меня лучшим подарком судьбы, после встречи с самой Ратхой, разумеется), но мне просто было приятно, что она хочет выдержать это вместе со мной.
Но я отвлекся, Ратха, чертовка, ты всегда отвлекаешь меня! Что за силу дал тебе всевышний, что я не могу пройти мимо тебя, не могу отделить мысли о тебе от мыслей о чем-то другом? Ведь тогда, в Париже, я знать тебя не знал, я даже не надеялся, что в моей жизни будет кто-то, как ты. Далеко еще было до тебя, и до Момо, хотя уже совсем близко до Стефани…
Итак, эта планируемая неделя в Париже показалась мне не такой длинной на первый взгляд. Она, правда, обернулась целым месяцем безденежья и голода, но тогда я этого не знал. Но вот уже через три дня мне казалось, что я живу здесь вечно, в этом городе, в котором столько людей, и никому из них не было до меня дела. Три дня я гордо ночевал на улице и ничего не ел, пока один из бомжей не показал мне, где по утрам таким, как мы, дают бесплатную еду. Там давали хлеб с маслом и вареньем и огромный стакан очень сладкого кофе. Я питался так целый месяц, и с тех пор я ненавижу кофе. Я пытался найти какую-нибудь работу, и иногда мне это удавалось, на арабском рынке или в ресторанчиках, где посудомойщики работают нелегально, и я откладывал те деньги, что не тратил на еду и на дешевые ночлежки, чтобы купить билет.
Через неделю я снова пришел в банк, где мне сказали, что в целях безопасности они переустанавливают систему, поэтому обслуживание клиентов отменяется на неделю. Еще неделя! Я к тому времени устал, устал бесконечно… И вы думаете, я забыл, кто я такой? Нет, именно там, в Париже, ночуя на лавке, я больше всего думал об этом. Я представлял, как я куплю наконец женскую одежду и смогу ее носить, хотя бы в своей комнате, пусть даже никто не увидит меня. Я представлял себя принцессой,