старший лейтенант Чистяков? – обвел взглядом подчиненных ротный.
– Их благородие отдыхают-с… – Пашков подкрутил пышные усы.
– Понятно, лег на сохранение… – Капитану подобное состояние было хорошо известно. В таком настроении пребывали перед заменой многие офицеры и прапорщики. Береженого бог бережет. Если начинался обстрел, самые смелые и отважные военнослужащие, ничуть не смущаясь, торопились в убежище. Кому хотелось по глупости погибнуть в последние перед отъездом домой дни?
– Блядь! Где он? – подвывал Чистяков. – Где его бога-душу-мать носит?!
– Отпуск отгуливает, – подливал масла в огонь Пашков. – Иль в Ташкенте пьянствует. Пиво сосет…
– Вот увидите, – твердил ротный, – сейчас Чистяков кроет заменщика матом, а появится тот в полку – будет с него пылинки сдувать. Знаем, проходили…
На ужин Чистяков не пошел. Он шмякнул изо всех сил об пол консервную банку:
– …чтоб микроб внутри сдох!
Приговорив купленную у гражданских ноль-семьдесят пять, сидел Женька за столом, курил, выпуская из ноздрей дым, и доверительно сетовал на жизнь плававшим в банке килькам, а под конец, излив душу, произнес:
– …стоит корова на мосту и ссыт в реку, вот так же человек – живет и умирает…
Когда же пришел Шарагин, пьяный Женька заметил:
– Парадокс русской души: скоммуниздить ящик водки, продать его, а деньги пропить.
– Отстань. – Шарагин вытянулся на кровати, полежал, подумал, решил написать несколько строк домой. – Какое сегодня число, Женька?
– Сорок четвертое апреля.
– Такого в природе не бывает.
– Бывает.
– В апреле, – пояснил Шарагин, который ни накануне, ни в течение нынешнего дня не выпил ни капли, – тридцать дней.
– Я должен был замениться в апреле. И пока я, блядь, не заменюсь, апрель месяц не кончится!
Хоть и хандрил Чистяков, и пил горькую, и отлынивал от нарядов и краткосрочных выездов из части, на боевые собрался первым и взвод настроил соответствующим образом. Настроил на войну.
– Всех пропоносило, теперь за дело! – подгонял он «слонов». – И чтоб я, блядь, ни от кого больше не слышал про болезни! – крыл он направо и налево.
Женька предвкушал войну, риск, азарт боя и весь светился. На боевых погибнуть офицеру не страшно, страшно, а вернее, обидно по глупости пулю или осколок заработать.
Солдатам приходилось несладко. Дембеля жаждали домой не меньше, полтора года без увольнительной, без отпуска пропахали, но лишены были права выбирать, проявлять недовольство, как офицеры. Чистяков ко всем подряд придирался, щупал кулаком печень у «слонов»:
– Удар по печени заменяет кружку пива!
Загорелся Чистяков ехать на войну, ходил чумной, про заменщика забыл, чистил автомат, вещи укладывал, нож точил.
– Ох, и не завидую я духам… – качал головой прапорщик Пашков. – Откуда у него вдруг столько энергии взялось? – Старшина проверял, как закрепили на башне бронемашины станковый пулемет. – Ты что такой невеселый, Шарагин?
– Сон