это проклятие!
– Оно не хворь, – поддержал Сфенел, – чтоб перекинуться на наших детей! Проклятие или есть, или его нет. Да хоть сотня Пелопидов заявись к нам очищаться!
Окажись в мегароне странник-рапсод – сложил бы героическую песнь, уподобив семейный совет Персеидов совещанию богов перед великой битвой. Еще не повержены древние титаны во главе с Кроном-Временщиком. Еще те, кого позже назовут Олимпийцами, собираются тайком – обсудить грядущее сражение:
Ликом и статью подобен Владыке Аиду, из братьев
Старший, лоб хмурил Алкей Тиринфянин, на тронос
Крепкий воссев и кручинясь великой кручиной.
Смелые речи держал, осуждая его осторожность,
Электрион, средний брат, Посейдону Морскому подобный,
Сам не колеблясь, но твердь колебать уж готовый всемерно.
К действиям всех побуждал, самый юный и сердцем горячий,
Младший Сфенел, предлагая героям забыть про опасность.
Был он похож на Зевеса, когда Громовержец вещает,
Зная уже – ему первому быть меж богами – и хмурясь:
«Бойтесь, о глупые, тучи – спит молния в туче косматой!»
И лишь четвертый, в углу притаившись неслышно,
Мраком сокрытый от глаз, словно Гермий, воров покровитель,
Молча внимал сей беседе, не зная, чью сторону выбрать…
То, что Гермий Психопомп на момент Титаномахии[3] еще не родился, рапсода вряд ли бы смутило. Однако бродячего певца в зале не наблюдалось – кто б его пустил? – и совет Персеидов, увы, остался невоспетым.
– Гони прочь легкомыслие, брат. Глупо будить спящую собаку. До сих пор проклятие Пелопидов дремало, и я не уставал благодарить богов за милость. Но эти братоубийцы…
Не в силах усидеть на месте, Алкей рывком поднялся с троноса – и поспешил налечь на дубовый посох, с которым не расставался. Высохшая левая нога басилея – память о болезни, перенесенной в детстве – отказывалась держать массивное тело. С годами Алкей еще больше раздался в плечах и сделался грузен, отчего хромота усилилась. Гостей басилей Тиринфа встречал, загодя обосновавшись в кресле. Сидя он выглядел не просто сильным – могучим! – полностью оправдывая имя, данное при рождении. Но в мегароне собрались самые близкие родичи. Прятать изъян было не от кого. Отчаянно заваливаясь на бок, старший сын Персея в волнении ковылял по залу. Тень его, дергаясь, металась по стенам. Огненные блики плясали на лице и плечах. Блестки седины в волосах вспыхивали искрами – и гасли. Сейчас Алкей походил уже не на Владыку Аида, а на возбужденного Гефеста[4], у которого что-то не заладилось в его лемносской кузнице.
– Как вы не понимаете? Вы, оба?! Наши гости – гром с ясного неба! Проклятье спит – они разбудят его… Стоит их принять, очистить – и Арголида умоется кровью! Я не провидец, но я чую беду…
Под сандалиями Алкея хрустел песок, которым был посыпан пол.
– Оставь будущую кровь пифиям, брат. Эти напророчат…
Встал