Франции, один другого страннее и безобразнее. Литература эта чрезвычайно замечательна столько же по содержанию, сколько и по форме: последняя беспрестанно отзывается воспоминаниями 93 года своим диктаторским тоном, беззаботной походкой, а иногда легким оттенком цинизма. Так, например, был плакард о составлении Везувийского легиона légion vésuvienne[121] из свободных женщин от 15 до 30 лет, который не только составился, но даже ходил в Ратушу [и этот будущий]. Плакард этот походил на декрет проконсула и как таковой даже не объяснял цели составления легиона: il se formera[122] – вот и все. Другой с надписью un milliard des émigrés[123] приказывал Правительству взыскать с всех фамилий миллиард, данный эмигрантам в царствование Лудвига XVIII{76} и даже приложил декрет, который должно оно выдать по этому случаю. Из финансовых плакардов до сих пор [знаменательны] замечательны следующие: la France riche dans 8 jours[124], который требует, чтобы все владельцы серебро сносили на монетный двор, обменивая на bon de trésor, другой, чтобы хозяева домов, берущие с жильцов плату вперед за неделю, отдавали ее в кассу на полгода, а не держали у себя, без всякого права пользуясь процентами. Как его изменение, был плакард, советовавший просто всю поступающую плату отдавать Правительству. Третий – о прогрессивных пошлинах с доходов, четвертый, подписанный: Bobeuf{77} об отобрании части самих доходов, и множество других, лаконически повелительных и имеющих одну общую черту при разнородных содержаниях: ненависть к богатым и владельцам. Не должно думать, чтоб эти произведения появлялись и пропадали с каждым днем без следа, как мошки [в известное время года]. Нет. Повеличавшись на закоулках или на стенах, они переходят потом в клубы в форме предложений, обсуждаются серьезно обществом и потом в виде прошения с необходимой процессией передаются Правительству, где покамест и умирают. Плакард – это только первая инстанция взволнованной мысли[125].
Разрывчатость, многочисленность и взаимный антагонизм клубов еще спасает Париж от составления огромной правительственной силы, помимо официального Правительства, и свидетельствует как в пользу: [всякий] никто не хочет тирании одного общества [как прежде], так и в осуждение [той] нашей эпохи. Есть, однакож, попытки составить Центральный клуб{78} из поверенных всех других клубов и сосредоточить таким образом их разбросанные влияния в одном пункте. Этот новый клуб называется «Club de la révolution» и [состоит] основан, может быть, действователями, предназначенными играть впоследствии важную роль: Барбесом (президент клуба), Собрие, Каэнь{79} (Cahaigne), Коссидьером (нынешний префект полиции) [имена известные]. Все они [без исключения] почти суть старые политические преступники и известны как слитностью своих убеждений, так и твердостью характера. Коссидьер, например, [24 февраля] в последний день февральской революции с толпой приверженных работников направился в префектуру полиции, объявил себя префектом и, когда Временное правительство хотело назначить другого префекта, наотрез сказал, что он не выдаст своего места… Янычары,