Детство и отрочество в Гиперборейске, или В поисках утраченного пространства и времени
любит там бывать. Продавщица тетя Надя заводит для посетителей пластинки, и Аня танцует под музыку. А за магазином кондитерская, где они иногда покупают пирожные. Аня любит миндальные пирожные, но все ее уговаривают съесть пирожное с кремом. Ее всегда рвет от крема, как и от молока с пенками, которое ее заставляют пить. В деревне она пила сырое молоко, а здесь нельзя, надо кипятить. А в кипяченом, что ни делай, всегда пенки попадаются. То ли дело паровозики – это Анина любимая еда: кусок черного хлеба с маслом разрезают на маленькие прямоугольники, и на каждый кладется кусочек селедки. Потом каждый паровозик можно повозить по тарелке и даже по клеенке, когда мама не видит, а потом отправить в рот. Вот вкуснотища!
Елку в этот раз, без папы, ставили не такую большую. В прошлом году папа поднимал Аню, чтобы она надела блестящий пик на верхушку, а в этом году Тоня встала на стул и сама надела. Тоня познакомилась с офицером, скоро она выйдет за него замуж и не будет у них работать. Мама решила, что они все-таки поедут на Урал к папе. Хорошо уезжать! Все дарят Ане подарки. Дядя Веня подарил коробку конфет и лису – красивую, рыжую, в летнем платье, но без хвоста. Это муфта, ее привезли из Германии, ее не нужно носить на руках, как куклу. У нее живот, как сквозной карман – сунешь в него с боков руки, и им тепло внутри лисы. Все, наверно, удивляются: как это Аня ее держит? Видят – вот несет девочка девочку-лисичку, и никто не догадывается, что у лисички под платьем. А коробка сделана как звезда. Синяя, с серебряными снежинками, а в середине – круг из прозрачного целлофана, и видно, что конфеты внутри шоколадные, изогнутые, как маленькие полумесяцы. Они с ликером, говорит дядя Веня. Скорей бы начать их есть!
6
Они приезжают в Гиперборейск, и Аня сразу заболевает корью. Она лежит в кровати – у нее теперь своя большая кровать – ив комнате горит синий свет. Это из-за того, что она болеет. Но вот, наконец она здорова и может идти в детский сад. Утром в городе, как всегда, гудит гудок, но не перестает, как обычно, а все гудит и гудит. Аню приводят в группу. На стене портрет Сталина с траурной лентой. Все девочки плачут, одна Аня не плачет.
– Я-a ска-ажу-уу! – грозит ей одна из девочек пальцем.
– А что я сделала?
– Ты почему не плачешь?
– Я не плакса!
– Сегодня Сталин умер!
Вот оно что! Умер Сталин, тот самый, из колыбельной. Жалко, но почему-то Ане все равно не плачется. Интересно, здесь не так ябедничают, как в Ленинграде. «Я скажу про тебя!» – говорили ябеды у них в академическом садике, противно покачивая головой. А здесь говорят: «Я-a ска-ажу-уу!», раскачивая протяжные звуки и грозя в такт указательным пальцем правой руки, поддерживая ее под локоть левой. Да, здесь все по-другому, придется переучиваться. Впрочем, Аня не ябеда, так что этой дурацкой манере нараспев обещать пожаловаться можно и не учиться.
Детям велят одеться, и они идут парами с калирудника, где находится садик, в город. Там на здании кинотеатра висит большой портрет Сталина в рамке из электрических лампочек. Лампочки