очень необычные запахи, а порой такие, что даже Наблюдательнице с ее-то выносливостью и железным желудком делалось плохо. Над Колодцем возвышалось сделанное из бронзы и драгоценных пород дерева широкое кресло, обитое к тому же мягкой кожей с упругой подкладкой, от которого и Джарсин бы не отказалась.
Кресло крепилось к треножнику, к которому вели три выложенные грубым гранитом тропы, обрывающиеся над уходящим в бездну Колодцем. Все сооружение казалось и хрупким, и на удивление надежным, хотя чем это было вызвано и почему рождало именно такие мысли, Джарсин уже не помнила. Не знала это и сама Ванда, появившаяся в замке более чем через полтора тысячелетия после того, как это сооружение было воздвигнуто и опробовано первыми предсказательницами Джарсин. Кстати, по молодости лет она отбирала предсказательниц по своему вкусу и лишь много позже поняла, что это было неправильно, Колодец со временем сам научился требовать к себе смертных служительниц, с которыми ему было проще, которых он легче и точнее умел вводить в транс.
Такое в замке Джарсин случалось сплошь и рядом, вещи, которыми она постоянно пользовалась, напитывались магией, и у них возникали собственные умения, едва ли не желания, как у живых объектов. Иногда в своих снах, которые Джарсин не любила и от которых почти научилась избавляться, ей виделось, что ее уже почему-то нет в замке, а все ее магиматы, все магические приспособления и артефакты вдруг обрели способность не только жить самостоятельно, но и общаться друг с другом, соединяться в достижении каких-то непонятных для нее целей, а то и враждовать между собой.
На этот раз Ванда подготовилась хорошо, хотя еще и не вполне окрепла после того приступа, который у нее случился во время колдовства Госпожи с молниями и Камнем. Джарсин устроилась на диванчике, стоящем в самом звонком месте помещения, тут отлично слышались все слова, вздохи или даже всхлипы Ванды. Около него уже пристроился Кнет, как часто с ним случалось, он проявил инициативу – приготовился писать то, что могла во время сеанса произнести прорицательница. Вот это уже могло быть опасно, потому что все, что было где-то когда-либо написано, можно было посредством магии воссоздать в специально изготовленных, так называемых Белых книгах, как будто это было написано именно в них. Джарсин сама когда-то баловалась этим приемом, пока не устала от этой забавы, а вернее всего, устала от слишком многого, почти безбрежного чтения.
– Писать не нужно, – бросила она шуту.
– Как же ты, Госпожа, сопоставишь все то, что она обыкновенно тут лепечет? – сделал удивленный вид Кнет. Не мог, мерзавец, без придуривания. – У нее же сразу ничего не поймешь и, лишь когда перечитаешь ее слова раз двадцать, начинаешь хоть до малой крупицы понимания доходить.
– Умолкни.
Ванда переоделась в белое, простое платье, доходящее до пят. Под ним она была уже голой, вымытой в каких-то благовонных водах и умащенной растираниями, которые одуряюще пахли даже через те двадцать шагов, которые