оказалось, что во время комы он слышал едва ли не всё, о чём мы разговаривали с ним или в его присутствии, и его мозг соответственно реагировал на наше “взросление”. Его же тело всё это время постепенно росло, развивалось и менялось. Ему делали регулярные массажи, что помогло избежать пролежней и серьёзного атрофирования мышц, его несколько раз в неделю мыли, ему стригли волосы и ногти… Мой брат физически и морально взрослел, при этом будучи наглухо запертым в собственном теле и подсознании. Уже спустя неделю общения с Хьюи я могла сделать вывод, что передо мной предстал внешне девятнадцатилетний парень, с душой, добротой и наивностью тринадцатилетки, но мышлением равным своему возрасту. Впрочем, Хьюи с раннего детства отличался от нас с Мишей своей добротой, которая и порождала в нём уникальную наивность. Тот же факт, что он выглядел на пять лет моложе своего реального возраста, был вполне нормален, тем более с учётом того, что при росте метр семьдесят три (мы с Мишей достигли роста в метр семьдесят семь) он весил всего шестьдесят килограмм. Хьюи срочно нужно было набирать вес и старательно шевелиться, но спустя две недели действительно великих трудов сквозь сжатые зубы и пот градом, он научился только приподниматься на локти, и удерживать шею, после чего, при помощи со стороны, он садился на край своей койки и, отдышавшись, самостоятельно сползал с неё в инвалидное кресло. К концу второй недели он мог проделывать это уже не за двадцать, а за десять минут. Ещё пара недель подобной работы сквозь боль и пот, и он достигнет невероятного успеха. Мы оба были в этом уверены так же, как и в том, что уже спустя месяц сможем играть в прятки с медсёстрами.
Из-за чрезмерной худобы, даже не смотря на хороший обогрев палаты, Хьюи постоянно мёрз, поэтому мы надевали на него тёплые кофты и носки, а когда предпринимали с ним прогулки по коридорам, обязательно укрывали его пледом. Сначала мы укрывали его всего, но позже, научившись неплохо пользоваться верхней частью своего тела, он стал проявлять сопротивление и, в итоге, настоял на том, чтобы накрыты были только его ноги.
Больше всего Хьюи любил прогулки на инвалидной коляске, которая его ни капли не смущала. Он знал, что пройдёт ещё несколько недель, и он перейдёт на костыли – он не останется в коляске навсегда – поэтому сейчас ничто не мешало ему наслаждаться каждой нашей вылазкой из палаты, каждой возможностью провести время вне своей койки, и каждому встречному прохожему, внешний вид которого порой мог стать для него настоящим впечатлением. Однажды он сказал мне, что больше всего ему не хватало “там” картинок. За десять с половиной лет ему приснилось не больше пары-тройки десятков снов, которых он не может сейчас даже вспомнить, остальное же время он не видел ничего кроме кромешной тьмы, сквозь которую к нему прорывались наши голоса, которым он был рад, словно любимой радиоволне, прерывающей белый шум. Узнав об этом, моё сердце сжалось от силы того одиночества, которое всё это время терзало дорогого мне человека. Не смотря на то, что рядом с ним всегда были любящие его люди, всё это время – десять лет, семь месяцев