комнаты в доме заставлены деревянными поделками, и хотя хозяин дарил их всем, кто посещал дом, от этой щедрости количество изделий не уменьшалось, они изменялись формой, уменьшались, увеличивались, но всегда оставались на местах им отведённых – на подоконниках, шкафах, столах, и их оригинальная индивидуальность подчёркивала разнообразие воображения автора. Когда Никитин писал стихи, никто не знал, но они довольно часто появлялись в журналах, газетах, выходили в свет и книги поэта. Но его умение в изготовлении качественного винного продукта затмевало в глазах друзей всю остальную деятельность его беспокойной души. Приятное на вкус вино, однако, при изрядном потреблении напрочь отшибало разум, и гости Никитина редко могли вспомнить, чем заканчивалось застолье в его хлебосольном доме и как они, потом добирались в родные пенаты. Окрестили коварный напиток самым нежным названием – «Женские слёзы». В емкости, поставленной хозяином на стол, искрились рубиново-красным цветом капли нежности и злости, огорчения и радости, собранных вместе утончённым вдохновением автора произведения и при взгляде на лучезарный напиток, уже разлитый в бокалы, забывались неприятные последствия его неумеренного употребления. Так было всегда, и редко кто из гостей мог совладать с собой, чтобы оставить последний бокал нетронутым. Да и как определить, какой объём вина есть критический, когда дружеская беседа нескончаема, потому что темы её так обширны, что если и существуют границы проникновения слова, то их всегда можно раздвинуть с помощью глотка хорошего вина.
Когда первые бокалы стали пусты, и настроение гостя поправилось к лучшему, произошедшее с ним, вчерашнее и уже ближнее сегодня, отдалилось для будущих раздумий, он рассказал Никитину о счастливой судьбе рукописи романа, умолчав, однако, о переменах в своей жизни. Хозяин к известию о выходе книги отнёсся с искренним дружеским радушием, столь редким в писательской среде, как естественно и сама дружба в этом сообществе. Давно Царёв не встречал душевного участия, как в своих маленьких радостях, так и многочисленных бедах. Он, как и многие творческие натуры, был страшно одинок и носил переживания в себе, страдая, негодуя, подумывая о непримиримости враждебного окололитературного общества к настоящему искусству, и в поисках выхода из ужасающей нищеты доходил до абсурда – мечтал о деньгах, которые должны были стать наградой за мытарства среди всеобщего непонимания, а скорее нежелания признавать его работы, как явления в прозе настоящего времени. Деньги, однажды, свалятся, как снег на голову и тогда всё переменится, он сам будет издавать книги и обязательно поможет своим друзьям, гениальным, но неудачливым в своей искренней доверчивости, что когда-нибудь они будут прославлены за бескорыстный труд и желание своим творчеством приблизить мир человека к образу и подобию Создателя. Но мечты о столь важных переменах в литературе немало и помогали – он не стал похож на писателей, что считали себя непризнанными талантами,