нет. И я постараюсь, чтобы у них ничего не вышло. Конечно, один – я немногого стою. Но с другими воинами, русскими и не только, – с такими, как вы, Ясито-сама, – должно получиться.
Генерал прищурился:
– Миссия народа Ямато – не в том, чтобы спасать Россию и русских. Или ты думаешь иначе?
– Разумеется, я думаю иначе. Выручать свою Родину из беды – дело самих русских, тут вы правы, Ясито-сама. Но помочь им – дело чести всех остальных, если все остальные хотят выжить и уцелеть, как народы, со своей историей и судьбой.
– Странные речи. Смелые речи, – Сумихара посмотрел на ничего не понимающего Шлыкова и снова обратил взгляд к Гурьеву. – Я подумаю над твоими словами, Гуро-сан. Слова, сказанные воином Пути, достойны того, чтобы подумать над ними. Что дальше?
– Нисиро-О-Сэнсэй завещал мне побывать в Ниппон. Думаю, нынешней осенью буду готов сделать это.
– Придёшь за паспортом прямо ко мне, я отдам распоряжение. Ты знаешь ведь, что я тоже сацумец? – генерал опять слегка улыбнулся.
– Я знаю, Ясито-сама, – поклонился Гурьев.
– Для чего здесь этот казак? – указал взглядом на Шлыкова генерал.
– Этот достойнейший и храбрейший русский офицер хотел лично убедиться в том, что вы выслушаете меня и будете ко мне милостивы, Ясито-сама, – опять поклон. Ничего, спина гибче будет, подумал Гурьев.
– Ты мудрый юноша, – на сей раз улыбка в полную силу осветила жёсткое лицо Сумихары, неожиданно сделав его красивым. – Хорошо. – Генерал перевёл взгляд на Шлыкова и медленно, почти без акцента, отчеканил по-русски: – Если вам потребуется мой совет или мнение по любому вопросу, обратитесь к моему другу господину Гурьеву, господин… есаул. Помните, – помогая господину Гурьеву, вы помогаете не ему и не мне, – вы помогаете себе, прежде всего. И передайте мои слова его высокопревосходительству атаману Семёнову. Не смею задерживать далее, господа. Гуро-сан.
Генерал поднялся и поклонился сначала совершенно обалдевшему Шлыкову, а потом, куда более тепло – Гурьеву:
– Да хранит тебя вечный свет величайшей Аматерасу Оомиками, Гуро-сан.
– Да хранит и вас всемилостивая и светлейшая, Ясито-сама, – Гурьев вернул поклон и, дёрнув казака за рукав, отступил, пятясь, к двери и вышел, поклонившись в последний раз.
Когда они оказались на улице, Шлыков загнул такую конструкцию, что Гурьев завистливо прищёлкнул языком:
– Вот уж где мне с Вами, Иван Ефремыч, не потягаться. Искусник Вы, право.
– Ты… Вы… – и Шлыков опять разразился громами и молниями, ещё более ветвистыми и продолжительными.
– Так «ты» или «вы», Иван Ефремович? Вы бы определились как-нибудь, а то перед казаками неловко, – улыбнулся, как ни в чём ни бывало, Гурьев.
– Ты, Яков Кириллович. Как у нас, русских офицеров, принято, – Шлыков протянул Гурьеву руку. – Ну, брат! Только это вот что… Взаимно. Добро?
– Так точно, господин есаул, – Гурьев торопливо нахлобучил папаху и отдал честь.
Шлыков, вдруг не то всхрапнув, не то всхлипнув, шагнул к Гурьеву и стиснул