приходил Саша с работы, нежно забирал из ее рук Таточку и уходил с ней в спальню – подальше от всех, и даже дверь закрывал… Словно не хотел впускать ее с дочками в свой мир. То бишь в его с Таточкой мир. И опять было до слез обидно… Они что ему, совсем чужие?
– Да ты просто ревнуешь, мать… – снова выносила свой вердикт Нинка, глядя на Люду насмешливо, даже слегка презрительно. – Ну сама подумай, куда тебя несет, а? Ревнуешь своего мужа к родной дочери… Чуешь, чем ситуация пахнет, а? Как бы сказал Колька, мой бывший муж, Фрейд на пару с Юнгом курят в сторонке… И не спрашивай меня, кто это такие, ладно? Я и сама толком не знаю. Просто он так всегда говорил, когда видел, что тараканы в башке у человека зашкаливают…
– Нет у меня никаких тараканов в голове. Просто я вижу, что происходит. Будто меж нами стена растет, понимаешь? Будто баррикада какая… С одной стороны баррикады – я с дочками, с другой – Саша с Таточкой. Теперь я понимаю, почему он так хотел дочку… Так о ней мечтал…
– И почему же? Чтобы баррикаду построить, что ли? Да не говори глупостей, Людка! Слушать противно, ей-богу! И вообще… Мне бы твои заботы и беды… Я бы так счастлива была…
Нинка принималась плакать, и Люда уже не рада была, что затеяла с ней подобные разговоры. И в самом деле, чего ж она… Да разве с Нинкой такие темы обсуждать? Ее-то сынок Володька так домой и не вернулся из Афганистана… Пропал без вести, сгинул где-то в горах… А может, в плен попал, мается теперь на чужбине… А она к ней с такими глупостями лезет, совсем уже голову потеряла!
– Прости, Нин… Прости, я больше не буду… Хочешь, домашнего вина налью? Мне мама недавно привезла… Такое вино вкусное, сама бы выпила, да нельзя, пока грудью кормлю…
– А давай. Налей полстаканчика. Выпью за твое семейное счастье, Людка. Если уж своего никакого нету…
– Ты в военкомате давно была, Нин?
– Да все время туда наведываюсь… Они там все меня уже в лицо знают. Тычут мне бумаги какие-то… Вот, мол, ответ на запрос, посмотрите… Не знают о вашем сыне ничего, пропал без вести… И ведь никому никуда не пожалуешься, Люд! Везде они морды твердокаменные, глаза холодные! Бубнят что-то про исполнение интернационального долга, и все. А мне-то что с того интернационального долга? Мне бы сына вернули – хоть каким… А они все бубнят, бубнят… Сволочи…
– Ну все, Нин, не плачь, не надо… Давай еще вина налью?
– Давай… Вот сопьюсь с горя и помру в своей квартире одна… Так жить невыносимо – совсем одной, Люд… Давай хоть за твое счастье выпью, что ли…
Больше Люда ни о чем таком с Нинкой не советовалась. Думала, думала и решила поговорить с Сашей. Открыть ему глаза на происходящее. Может, он просто не видит, не замечает ничего, что в семье происходит? Совсем ослеп от любви к дочери?
Но разговора не получилось. Потому что Саша молчал, смотрел на нее удивленно и грустно. Ей показалось, что взгляд его был даже слегка затравленным, будто его к стенке приперли и нет возможности выбраться на свободу. А ее несло и несло!