сплошные праздники и церемонии; репортеры следили за каждым шагом, а я сидела на почетном месте и целовала Пита на публике, почти не надеясь, что нас оставят в покое. Но вот понемногу страсти утихли; телевизионщики с журналистами, собрав чемоданы, отправились восвояси, а между мной и Питом снова установились прохладные отношения. Наша семья поселилась в Деревне победителей. В дистрикте возобновилась привычная жизнь: рабочие по утрам отправлялись на рудники, а детишки – в школы. Я дождалась, пока все окончательно не уляжется, и как-то раз в воскресенье, никому не сказав, ушла в лес еще до рассвета.
Холода еще не наступили, поэтому я обошлась без куртки. Взяла с собой сумку с припасами: холодная курица, сыр, апельсины, хлеб из пекарни. Как обычно, ограждение было не под током, и мне удалось проскользнуть в дыру. Отыскав свои лук и стрелы, я зашагала прямиком на то место, где мы с Гейлом делили завтрак в то утро, когда меня поглотила Жатва.
Ждать пришлось два часа. Я уже начала волноваться: вдруг он потерял надежду за недели, миновавшие после Голодных игр. Или забыл обо мне. А то и возненавидел. Утратить лучшего друга, единственного на свете человека, с которым можно делиться секретами… Нет, это слишком ужасно. Вмиг набежали слезы, а горло мучительно стало сжиматься – так бывает, когда очень плохо.
Поднимаю глаза – и вот он, стоит поодаль, внимательно смотрит. Я, не раздумывая, вскочила и обняла его, то ли громко смеясь, то ли всхлипывая. Гейл очень долго не отпускал меня, целую вечность, и не отпустил бы, если бы не внезапный приступ отчаянной и оглушительной икоты, от которого мне пришлось «лечиться» холодной водой.
В тот день мы вели себя как обычно. Позавтракали. Поохотились, порыбачили, насобирали ягод. Болтали о городских событиях. Обо всем подряд. Только не о нас двоих. Не о его новой жизни шахтера, не о моей – на арене. Уже у дыры в ограждении, проделанной поблизости от Котла, я подумала, даже поверила, что все еще будет по-прежнему. Что мы сможем жить, как раньше. Добычу я, разумеется, отдала Гейлу, ведь у нас теперь было вдоволь еды. В Котел идти отказалась, хотя хотелось ужасно: все-таки мама и Прим до сих пор не имели понятия, где меня носит. Потом вызвалась ежедневно проверять ловушки.
И вдруг он взял мое лицо в ладони – и поцеловал.
Я растерялась. Казалось бы, после стольких лет вместе мне было известно все о его губах: как они улыбаются, говорят и грустят. Но я даже не представляла себе, какое тепло заструится от них по моим, когда наши губы встретятся. Или как эти руки, создавшие множество хитрых ловушек, легко могут обхватить меня. Смутно помню: вроде бы я издала негромкий гортанный звук и крепко сжала пальцы у него на груди. Тут Гейл отпустил меня и сказал:
– Я не мог этого не сделать. Хотя бы раз.
И ушел.
Солнце клонилось к закату; я знала: родные волнуются, – и все-таки продолжала сидеть под деревом у ограждения. Пыталась понять: понравился мне поцелуй или же разозлил? Но в памяти возникало только прикосновение губ и едва уловимый апельсиновый запах. Это было совсем