произошло иначе.
Мы встретились взглядами. Какой же абсурд! Человек, который должен быть моим другом – тем единственным и главным, который смог бы заменить мне всех прочих, самый родной, – являлся моим врагом. Это до боли ужасное чувство! Недопустимая ненависть в наших сердцах испепеляла и мучила, подталкивая обоих положить всему конец. Что может быть хуже, чем испытать ненависть собственного отца? И это при том, что мать давно на небесах, а о других родственниках нет даже известий. Это травма, глубочайшая рана, и, вспоминая обо всем теперь, спустя почти двенадцать лет, я убедился: она не затянулась. Никогда не затянется!
Я внимательно посмотрел на отца. Никогда прежде мне не доводилось видеть его таким неухоженным, совсем другим: волосы были не причесаны, длинноватая, густая щетина указывала на то, что он не брился уже несколько дней, чего раньше не случалось. Вместо привычного для всех безупречного костюма, который он носил даже дома, на нем была темно-синяя пижама, а сам отец выглядел уставшим и разбитым. Он был измучен. Зачастую люди сами делают себя несчастным, превращая жизнь в сплошную пытку.
В своем кулаке Френсис Моррэс что-то болезненно сжимал. Приглядевшись, я увидел: то были те самые клочки бумаги.
– Что это значит? – он сошел с лестницы и, вытянув руку вперед, медленно разжал ладонь, бросив их на пол.
– Это означает конец, – спокойно ответил я. – Прости, отец, но мне нужно уйти ради нас обоих. Ты губишь меня, а я никогда не оправдаю твоих надежд, и это, очевидно, губит тебя. В нас течет одна кровь, однако мы словно обратные стороны магнита. Нас разводит, отталкивает друг от друга. Нет смысла сопротивляться. Забудь, что у тебя есть сын, а я забуду о тебе. И это все, чего я хочу. Смирись с этим!
– То, что ты учудил в колледже, непростительно! Ты опозорил меня, опозорил наше имя! Теперь все знают: сын Френсиса Моррэса – позорище и неудачник! – проигнорировав мои слова, выдал он.
– Даже если и так, мне все равно!
– Не смей поворачиваться ко мне спиной, щенок! – в гневе заорал он, но голос его подрагивал, возможно, от некой внутренней слабости. – Ты немедленно сядешь и объяснишь свое поведение, а вечером вернешься в колледж! Это приказ!
Все слуги, те немногие, кого отец еще не успел уволить, притихли, подобно боязливым мышам, покорно углубившись в работу.
– Отец, ты болен, – в моих глазах промелькнула крупица жалости.
Я надел шляпу, которую мне подарил на рождество Дэн, и уж было коснулся двери, как вдруг меня остановила тяжелая рука Френсиса Моррэса.
– Ты никуда не уйдешь! – он схватил меня за плечо и отшвырнул обратно, в центр коридора.
Моя сумка осталась у двери, а также свалившаяся с головы шляпа. Я рассерженно посмотрел на отца и, едва сумев сдержать поток ненавистных фраз, так и рвавшихся «слететь» с губ, молча поправил пальто.
– А теперь – марш в гостиную! Нас ждет долгий разъяснительный разговор! Второго позора я не допущу! – он двигался ко мне, грозя указательным пальцем и вынуждая пятиться назад. – Либо ты