которого загорались черные глубины Вселенной. Уродливый птенец взрастал, отбрасывая зловещие тени.
Ведущий Каратаев весело взвился, плеснув плащом, напоминая едкий клок огня. Повернулся на каблуке вокруг оси и направил остроконечный палец в сторону православного священника. Из пальца ударили лучи, поместив отца Иннокентия в аметистовое сияние. Как на горе Фавор, окруженный лепестками дивного света, священник парил, златобородый, с голубыми глазами, с золотым крестом на черном облачении, который драгоценно переливался и трепетал.
– Отец Иннокентий, быть может, прав режиссер и настала пора церквям и вероучениям объединиться и не подвергать человечество риску погибнуть в мировой религиозной войне? Ведь уже существует «исламская бомба» в Пакистане, «иудейская бомба» в Израиле, «православная бомба» в России, созданная в Сарове, обители Серафима Саровского.
Священник пропустил сквозь кулак свою золотую бороду, словно выжимал из нее сверкающую влагу. Над его головой зажглось голубое светило, и он, залитый лазурью и золотом, стал похож на икону.
– Наша либеральная интеллигенция, пораженная в чреве своем атеизмом, предлагает разрушить все религии, заверяя нас, что «скорость света», эта константа физического мира, может описать мир духовный, мир непознаваемой тайны, перед которой бессильны любые приборы… – Священник говорил, ясно раскрыв голубые глаза, не осуждая, но прощая заблуждения режиссера. – Но, увы, вместо веры, разрушенной во имя гуманизма и просвещения, рождается не атеизм, а поклонение Князю мира сего, то есть Сатане. И этот пресловутый Люден есть не кто иной, как воцарившийся Сатана, к которому придут поклониться все изнуренные, потерявшие веру народы.
Голубое светило нежно затрепетало, как таинственное око в черной глазнице Космоса. От него исходили разноцветные волны света. Казалось, Космос ликует, слушая священника, как теплое море, в котором всплывает перламутровая раковина. Два светила, багровое и голубое, посылали друг другу волны света, словно между ними происходило таинственное соитие, и множество жемчужных икринок плыло в черном океане Вселенной, заселяя безжизненную пустыню.
– К вам вопрос, почтенный муфтий. – Каратаев лихо повернулся на пятке и полетел к Хаснутдину, красный и едкий, как стручок перца. – Многие ставят под сомнение веротерпимость ислама. Не секрет, что в мире протекают кровавые исламские революции. Наш Кавказ дымится от взрывов. И террористы взрывают себя в московском метро с именем Аллаха на устах. Что это значит?
Муфтий Хаснутдин, плотный, туго затянутый в зеленый халат, в белой навороченной чалме, с маленькой бородкой и усиками, вначале сонно прикрыл свои желтоватые веки, а потом резко приподнял, так что яростно загорелись его вишневые выпуклые глаза. Над его головой в черноте загорелась серебряная звезда, ослепительная и прекрасная. Чалма стала белой, как снег, а халат замерцал изумрудом. Муфтий издал певучий горловой звук, каким муэдзин созывает с минарета