рядом прозвучал ворчливый старческий голос:
– Иди! Чего встал?
От неожиданности и испуга Ухряк подпрыгнул едва ли не выше своего роста, не устоял на ногах и сел задом на обочину. Дикими глазами он уставился на старого седовласого орка, который шел по дороге, ведя за собой тощего ослика, запряженного в телегу. Ухряк так увлекся беседой с каменным изваянием, что не услышал его приближения.
– Встал посреди дороги, и стоит, – продолжил ворчать старик, проходя мимо.
Он неодобрительно покосился на сидящего на обочине Ухряка, покачал головой, и буркнул:
– Молодежь!
Старик проплыл мимо. За ним тащился старый осел, который тоже посмотрел на Ухряка с осуждением в глазах.
Телега, скрипя, проползла мимо и стала удаляться. Ухряк все еще сидел на обочине, тупо глядя ей вслед. Он был потрясен до глубины души. Теперь уже не было никакого смысла обманывать себя. Да, это знак. Точнее, целых три знака. Видимо, высшие силы сочли его изрядным тугодумом, раз не ограничились одним знаменьем. Но хоть он и тугодум, зато избранный тугодум. Ведь знаки посылаются лишь избранным, это совершенно точно.
Ухряк медленно поднялся на ноги, походя отметив, что его всего колотит нервная дрожь. Его это не удивило. Подобные вещи происходят не каждый день. И не с каждым. Судьба избрала его для чего-то. Но для чего?
Он посмотрел на каменного Вандала, затем на ржавый шлем у его подножия, и невольно усмехнулся. Да, похоже, он действительно тугодум. Для чего же еще, как не для возвращения его народу былой славы и величия? Разве возможна иная цель?
Ощутив весь груз свалившейся на него ответственности, Ухряк едва не сел на обочину повторно. Но он устоял. Наклонился, поднял с дороги лопату, и вновь обратил взор к гранитному Вандалу.
– Великий герой, – произнес он с чувством, – обещаю тебе, клянусь, что не подведу! Наш народ вернет себе былую славу.
Вандал ничего не ответил, но Ухряку показалось, что он прочел на каменном лице воителя выражение одобрения.
– Не подведу! – повторил Ухряк, и сжал свои огромные кулаки. – Клянусь!
Глава 3
В самый разгар знойных летних дней Эгур предпочитал прятаться от жары в зарослях кустарника, что произрастали с запада от деревни. Кустарник был колючим, а сами заросли достаточно густые, чтобы служить надежным убежищем от всех, кто, по какой-либо причине, захотел бы его найти. Или, чего тоже не следовало исключать, подкрасться к нему, мирно спящему, неслышно и коварно. У Эгура были причины опасаться односельчан, и, в особенности, своей родни. Предчувствие подсказывало, что семья не желает ему добра. Что неоднократно подтверждалось разного рода возмутительными случаями рукоприкладства. Эгур чувствовал, что его образ жизни, ведомый по священным заветам орков, и восходящий к самому Вандалу, считавшему честный физический труд несмываемым позором, немногим по душе. Окружающие орки, что семья, что соседи, всеми силами пытались отвратить его от пути истинного, принудить быть как все, то есть покрыть