вернулись с прогулки; смотрели плантации персиков (где-то за городом); персики тут вырастают в песке; нас коляска качала на плавных песках; из куста благовонных, чуть розово-нежных миндальных цветов, поднесенных арабами Асе, смеялись в закат, расплескавший кровавые крылья; туда прочертились ряды минаретов.
Теперь загорелые, бодрые мы продолжали смеяться и спорить:
– «Тебя представляю уже на верблюде: смотри, ты страдаешь морской болезнью, а все говорят, что езда на верблюдах у иных вызывает морскую болезнь».
– «Ах, пожалуйста… Ты-то хорош: десять раз в день хвататься ты будешь за голову, думая, что…
– «Что – удар?»
– «Знаю я»…
– «Все же, Ася, Египет, или… малый кусочек Сахары: малюсенький…
Тут постучались:
– «Entrez».
Распахнулась дверь; и – закутанный в плащ, появился таинственно «Мужество».
– «Есть».
– «Что такое?»
– «А помните, вы говорили про дервиша?»…
– «Как же».
– «Так вот, дервиш – есть, настоящий, совсем настоящий, навел я тут справки; сегодня сказали мне: «Дервиш», которого знаю я, все это время бывает в одном из кафе; он играет с арабами в шашки; при нем его змеи; мешок свой таскает с собою повсюду он».
– «Что же? И можно увидеть его?»
– «Ну, конечно же: если свободны, идите за мной в кафе, потому что потом будет – поздно»…
– «Сейчас, погодите»…
– «Да вы не спешите особенно: я подожду вас у входа».
Все брошено: карты, Египет и Бискра. Мы спешно, накинув одежды, спустились: «Мужество» ждал у дверей: полосато-сереющий плащ был наброшен на нем сверх бурнуса: качался фонарь в его пальце; мы – тронулись в путь.
Тускловато светил Кайруан, провалившийся в тени свои; завывающий ветер закидывал краем бурнуса бежавшего «Мужество» в нос; было жарко: громадно расширясь алмазы небес упадали на плечи бежавшего «Мужества»; чудилось будто бежим мы по небу. Спустилась Вселенная, ниже, чем следует.
Выперли земли; и стены домов пообстали; кружились в пустых закоулках уснувшего города; там привиденье араба сидело без дела: на корточках (точно какая-то баба); глядело из ноющей ночи на нас, – ночи ноющей; тонко и остро колола нам уши откуда-то дудка; и плакала палица бархатно бряцнувшим басом о край барабана – «там-там»; и вот янтари фонаря озарили изрезанный верх зеленеющей двери:
– «Кафе?»
– «Да, кафе»…
– «Нам сюда»…
– «Здесь… Пожалуйста, смело входите, здесь, кажется он»…
И фонарь подлетает в летающем пальце у «Мужества»; входим, и…
Кафе
– и крепкие трески, и псиные писки: и бухнувших гудов, и ухнувших дудок; как в улье, – мы; лопотанье арабского рта:
– «Джарбаба»…
– «Раб-арап… парапа… обокрал… шкап арап»…
– «Абраам»…
– «Марр-баба»…
Ничего не пойму!
– Потолок, подпираемый стаями многих колонок оттенка желтеющей кости, сутулился дугами из ненаглядных, стреляющих глянцев; везде