рукавами.
Устроить платье взялась самая близкая из подруг – Надька.
«Надеждой» Надьку никто никогда не называл – не того полёта птица. Да и птица ли? Птицы, какие ни есть, приносят пользу, а у Надьки была репутация неудачливой аферистки.
– Тебя по одному и тому же платью уже на всех танцплощадках узнают! Ты же бедная… Думаешь, никто не понимает, почему ты обычно сидишь дома и всё на занятия списываешь? И понимают, и знают прекрасно, что платье твоё единственное – никак не высохнет, а отпарить его до сухости не получилось из-за того, что керогаз занят, и поэтому не на чем греть утюг.
В принципе Надька была права, но Галя всё же обиженно потупилась – нельзя быть такой безжалостной, такой неделикатной. Надька же, словно не замечая опущенной головы подруги, вкрадчиво продолжила:
– А тут тебе и пальто пошьют, и платьев шёлковых… Всяко-разных. Оденет он тебя, как царицу! – говорила она хорошо и складно, но глазки при этом поблескивали зло и завистливо.
У самой Надьки личная жизнь не клеилась. При всех богатых внешних данных: росте, фигуре, ногах, которым не нужны были удлиняющие фигуру лодочки на шпильке, при натуральных вьющихся локонах и голубоглазости – в этом деле ей не везло. Парни знакомились с ней охотно и часто, но потом происходило что-то необъяснимое: повторной встречи не случалось никогда.
Надька нервничала, переживала, анализировала каждое своё слово, жест, взгляд, но ошибки не находила. Одевалась она лучше всех. Отец в свое время навёз столько «трофея», что даже сейчас ломились шкафы. И комнатка, ну и подумаешь, что в полуподвале, у неё была своя собственная, уютная… Широкую пружинную кровать с никелированными шишечками Надька застилала жёлтым шёлковым покрывалом с роскошными кистями на углах. По атласной глади покрывала, беззаботно взмахивая маленькими изящными крылышками, порхали синие райские птички. В щедро накрахмаленных белоснежных наволочках под тюлевой накидкой прятались – одна на другой – три туго набитых гусиным пухом подушки. Мало того, у Надьки была перина, и, главная ценность по тому времени: настоящие льняные простыни. Рядом с кроватью стоял высокий столик на гнутых ножках, на котором красовался патефон. Пластинок было всего две, и те заезженные донельзя, а потому, Надька патефон не заводила, берегла их. Она мечтала о том времени, когда лёжа на перине рядом с мужем – после всего – лениво протянется за иглой, опустит её на пластинку, покрутит заводящую патефон ручку, и зазвучит мелодия, услышав которую, её суженый окончательно поймёт, что выбор сделал удачный и правильный. И именно Надька – и есть та женщина, которую он искал всю жизнь. За этим просветлённым пониманием непременно последует страстный поцелуй, а за поцелуем – долгая и счастливая семейная жизнь.
Жаль, что после войны хороших женихов было совсем мало. Они были наперечёт и, как правило, уже пристроены за более проворными конкурентками. Потому и ходили к Надьке тайком и были это чаще всего чужие мужья… Но она знала, что своего счастья ни за что не упустит!
Надька уходила в грёзы как утопленница в омут. Даже на людях. Размечталась она и теперь, совершенно