– до возраста, ограничивающего взгляд военкомата на мое единственное и родное тело как на пушечное мясо.
Теперь о декорациях.
Деревня до революции была большим, богатым и процветающим селом с красивой церковью, в селе насчитывалось семь речных мельниц и одна большая, ветряная. В годы советской власти вместо множества крепких частных хозяйств появился один совхоз, который нетвердо стоял на пьяных ногах в прямом и переносном смысле. Крестьяне спивались, деревня хирела. Когда восторжествовала демократия, совхоз превратился в «ООО», но метаморфоза не повлияла на устойчивость хозяйства и его работников. В общем, это была обыкновенная деревня, которых в России тысячи.
Достопримечательна деревня парком культуры и отдыха. Парк почему-то назван именем Патриса Лумумбы, хотя никакой Лумумба здесь отродясь не был и, более того, нога негра на эту землю вообще никогда не ступала. До революции это было кладбище, после могилы снесли и заасфальтировали под танцплощадку, церковь разрушили, могильные плиты положили в фундамент крайне необходимого в деревне здания – партбиблиотеки.
При демократах танцплощадку растащили на дрова и на тес. На единственный асфальтированный кусок деревенской поверхности между разрушенной церковью и рухнувшей партбиблиотекой ходят гулять по вечерам.
На постой меня определили к бабушке – Татьяне Константиновне.
Внешне божий одуванчик, Татьяна Константиновна была стальной бабкой, натерпевшейся в жизни столько, сколько обычный человек вынести не может. Отца ее раскулачили, семью сослали. По дороге ее братья и мать померли от голодухи и морозов. Жила в людях. Потом вышла замуж, ломалась в колхозе практически задаром и рожала детей, которых у нее было сначала пятеро. В Отечественную муж пропал без вести, двое детей умерло. Остальных она сумела в одиночку поднять на ноги и дать им образование. Сама при этом научилась только читать по слогам и писать печатными буквами.
Главное, чему научилась Татьяна Константиновна, – не верить никакой власти, а рассчитывать только на себя. На печке у нее всегда был стратегический запас соли, хозяйственного мыла, спичек и сухарей.
Для Татьяны Константиновны я был выгодным постояльцем, за меня ей бесплатно давали дрова и электроэнергию, а я помогал ей в нехитром хозяйстве – наколоть дров, принести воды.
Деньги, выделяемые мною на харчевание, расходовались бабой Таней очень экономно. Их с лихвой хватало на завтраки, обеды и ужины, накрываемые неизменно, как по расписанию.
Баба Таня относилась ко мне со снисходительной любовью, которой любят убогих дурачков. Я не курил, не пил, не ругался матом, не умел водить трактор, косить и работать бензопилой. Поэтому в глазах бабы Тани я был недомужиком, достойным жалости и участия.
При доме – огромный огород, крошечная, но уютная банька, деревянный сортир, низкий, узкий и неудобный, а также ветхозаветный сарай, покрытый то ли рубероидом, то ли мхом.
За огородом, сразу после хилой оградки, без предисловий начинается Лес. Он дает жителям землянику, клубнику, чернику, малину, костянику,