сомневаюсь. Или вот медведь. Надо, чтоб по улицам ходил.
– С балалайкой?
– Я, в общем, не отчетливо понимаю. Но, знаешь, не исключено, – Егорыч еще больше погрустнел.
– Это, кстати, запросто. Где-то я только что… – Димка повозил пальцем по монитору, перебирая разноцветные окошки. – А, во. «Проектирование домашних питомцев. Выращивание детей для любящих семейных пар и триад с включением частей геномов заказчиков. Любые ваши самые безумные фантазии». То есть хочешь – медведя с балалайкой, хочешь – говорящего крокодила. Еще они документы оформляют. Свидетельства о рождении, гражданство, страховки…
– Гражданство? Крокодилу?
– Говорящему – запросто. Ты, Егорыч, в своем лесу одичал совсем. Вот, глянь, тут в новостях.
Егорыч заинтересованно склонился над монитором. Зашевелил губами:
– «Поп-дива Анжелика Мурр оставила состояние кото-мальчику Тимоти. Пока нет возможности завершить юридические формальности – расстроенный исчезновением своей полуматери, кото-мальчик отказался разговаривать и искусал нотариуса. Нотариусу наложили семь швов и предъявили иск о моральной компенсации за неуважение особенностей психики представителя видо-меньшинства». Опа! И чего я не крокодил?..
Сегодня во дворе опять убивали влюбленных.
Настя плотно закрыла окна, задвинула дрожащими руками шторы, стараясь не смотреть. Но взгляд все равно соскользнул, и в узком столбе света между смыкающихся тяжелых портьер зацепил неподвижно замершую посреди двора парочку. Маленькие хрупкие фигурки на свободном пятачке в центре плотной, покачивающейся толпы. Стоят, держась друг за друга, будто на крохотном островке среди океана. Знают, что уже не спастись, что сейчас накроет волной, протащит по камням, разорвет в клочья клыками прибрежных скал и швырнет кровавые обрывки в море.
Но пока еще стоят, крепко сплетя теплые пальцы и взгляды, баюкают последние капли своей жизни, одной на двоих. Жизни, которая могла бы быть долгой и счастливой, озаренной смехом детей и внуков. Чудесная длинная дорога, которую они могли бы пройти вдвоем, поддерживая и оберегая друг друга.
Настя застонала. Слезы выжигали глаза, от отчаяния и сдерживаемого крика заболело в груди. Слепо, спотыкаясь и отталкиваясь от стен, выбралась в коридор. Захлопнула комнатную дверь. Сползла на пол, зажимая ладонями уши. Только бы не слышать, как они будут кричать.
Настя вспомнила, как страшно кричали те, другие, два месяца назад.
Ей показалось, что зазубренные ножи вонзились в уши, глаза и сердце. Врезались в тело, заживо разрывая в клочья. Как разрывало тех, которые корчились под ударами камней, продолжая отчаянно цепляться друг за друга окровавленными пальцами.
Их ладони, по-прежнему сжатые вместе, так и остались снаружи, чуть в стороне. И когда тела уже скрылись под грудой камней, тонкая рука женщины еще некоторое время вздрагивала, стискивая запястье мужчины. Будто умоляла – подожди, не уходи без меня. Подожди.
Тогда Настя кричала вместе с ними. Потому что ей казалось, что ее тоже забивают насмерть. Плотная толпа, сквозь которую она пыталась прорваться, была как груда камней. И не было вокруг ни одной живой теплой руки. Ни одного лица. Только жесткие серые камни.
А потом кто-то ловко и больно вывернул ей локоть, вытащил из толпы, втолкнул в темный подъезд. Зашептал успокаивающе:
– Тш-ш, тш-ш…
Насте вдруг почудилось на секунду, что это Индеец.
Что он искал ее все это время и вот сейчас, когда стало невыносимо, когда она совсем заблудилась в темном каменном кошмаре, наконец нашел.
И теперь все будет хорошо, потому что он возьмет ее за руку и выведет к дому, который она сама никак не может найти…
Настя обмякла в сильных руках и зарыдала, уткнувшись в жесткое плечо.
Но оказалось, что это не Индеец, а участковый Муса.
– Вай, – сказал он, – такой красивый девушка, а скандал устроила. Нехорошо. А? Зачем в полицию звонишь, людей зря от службы отрываешь?
Теперь Настя знала, что во двор сейчас выходить нельзя. И в полицию звонить не нужно. Надо просто переждать – вот здесь, в прихожей, плотно закрыв окна и двери, чтобы не слышать криков. А потом пойти на работу и поторопиться, чтобы не сильно опоздать. Если бы она знала, надо было бы просто выйти из дома раньше. Если бы знала… Настя всхлипнула, ужаснувшись этой мысли, и зарыдала сильнее, захлебываясь слезами, отчаянием, гневом и бессилием…
От звука дверного звонка ее будто ударило током.
Индеец, подумала Настя. Вскочила, покачнулась. Из-за слез все плыло перед глазами.
Она часто представляла, как Индеец приходит за ней. Повзрослевший, но все равно прежний. Высокий, тощий, в старых стоптанных кроссовках, вытертых джинсах и брезентовой куртке. Улыбается, широко и открыто, как всегда, откидывает со лба длинную светлую челку. Говорит укоризненно: «Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла. Пойдем домой?»
И Настя с визгом кидается к нему, повисает на шее. Кожа и волосы Индейца