в день празднования Военно-морского флота в славном городе Севастополе. Ему стало известно о провокации, готовящейся там для дестабилизации обстановки и разрыва договора между Россией и Украиной. Несколько украинских спецназовцев, переодетых российскими моряками, должны были затеять массовую драку, сопровождаемую убийствами мирных жителей. К счастью, ребята из УФО вовремя нейтрализовали этих лжеморячков и не допустили кровопролития.
Являясь одновременно и правой, и левой рукой президента России, Силин был прекрасно осведомлен о двух этих операциях, не подлежащих разглашению вплоть до конца двадцать первого века. Сам он прибегал к услугам сотрудников УФО гораздо чаще. Хотя бы в тех случаях, когда нуждался в надежной информации или в бесстрастном анализе политической ситуации.
Рассчитывая, что начальник Управления федеральной охраны хотя бы частично рассеет его опасения по поводу экспансии Китая, Силин здорово просчитался. Вызванный для доклада генерал-полковник Верещагин беспощадно разрушил все иллюзии, которые строил премьер-министр России. Под конец встречи Силин почувствовал себя не просто больным, а уничтоженным.
Генерал Верещагин никогда не входил в высокие кремлевские кабинеты строевым шагом, считая это дурным тоном. Вся его карьера опровергала общераспространенное мнение о том, что подниматься по служебной лестнице нужно непременно за счет подхалимажа и пресмыкания перед вышестоящим начальством. Конечно, как и любой современный российский генерал, Верещагин умел и вовремя поддакнуть, и угодить нужному человеку, и промолчать там, где излишняя прямолинейность была неуместна. Однако честь и достоинство он старался не ронять – и преуспел в этом. Принципами Верещагин поступался редко и неохотно, спину перед начальством не гнул, в струнку лишний раз не вытягивался.
Переступив порог кабинета Силина, он приостановился, дожидаясь приглашения подойти поближе. Приглашение последовало, сопровождаемое приветливым взмахом руки. Верещагин приблизился к приставному столу, выдвинул полукресло, сел и выжидательно уставился на Силина. Тот не торопился начать разговор, не зная, как бы поделикатней сформулировать тревожащие его вопросы. Его загорелая лысина была в испарине и сверкала от направленного на нее света девятиламповой люстры. Глаза Силина казались глубоко запавшими под надбровные дуги, а вокруг них угадывались синеватые круги глазниц.
– Давненько мы не виделись, Николай Вениаминович, – произнес он лишь для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
– Почти месяц, – коротко заметил Верещагин.
Силину не слишком понравилась реплика, да и тон, которым она была произнесена. В отместку он решил не разрешать генералу курить, отлично зная, каким трудным испытанием это будет для заядлого курильщика. Верещагин не просто курил – он дымил, как паровоз. Сигарета почти постоянно находилась в его пожелтевших от никотина пальцах. Челюсти у него были вставные, поэтому