Артисты готовятся к гастролям.
Распахнув дверцу книжного шкафа, поставил на столик вазочку с баранками и карамелью, тарелку с зелеными яблоками. Вытащил початую бутылку коньяка и две рюмки толстого стекла. Наполнив их, сказал:
– Поднимаю этот тост в память о великом русском режиссере, который ушел от нас слишком рано.
Кажется, он хотел дать слезу, но передумал. Иначе получится слишком пафосно, фальшиво. Запрокинув голову, осушил рюмку и поморщился, будто не коньяка, а самогонки рванул.
– Вот, пожалуйста, лучшие фотографии моей коллекции, – откуда-то из воздуха материализовался объемистый альбом с золотым теснением на корешке. – Фото, сделанные по ходу спектаклей «Дядя Ваня», где я имел честь играть Вафлю. «Вишневый сад». Роль Лопахина я не получил. Потому что годы, как говориться, берут свое. Но, истинные знатоки театра, утверждают, Фирс в моем исполнении – лучший в России. Я человек, чуждый лести. Но с этим утверждением соглашаюсь. Все это для вашего музея в Америке. Подборка моих фотографий. Пусть хоть какая-то память останется. Да… У нас тоже есть музей театрального искусства. Но эти фотографии там, в этой цитадели пошлости и примитивизма, не поймут и не оценят. Завистники. Повсюду их яд, воздух пропитала ненависть к чужому таланту.
– Не хочу вас обнадеживать. Экспозицию музея формирую не я.
– Но именно вы – ведущий специалист по истории русского театра, – Свешников никогда не скупился на лесть. – Многое зависит от вашего желания, мнения…
Дорис, с трудом подбирая слова, сказала, что Свешников обещал принести редкие фотографии Лукина, а принес свои. Конечно, он талантливый актер, она с великой благодарностью принимает этот подарок и надеется, что фотографии помогут ей… Через минуту Дорис окончательно запуталась. И, чувствуя неловкость момента, подняла рюмку и пригубила коньяк. Разговор снова ожил. Свешников сказал, что со смертью Лукина и его актерская звезда померкла и закатилась. В новые режиссеры прочат одного молодого человека, бездарного, но с решительным характером. Значит, новых ролей не будет. Прощальный вечер со зрителями состоится в сентябре, об этом уже договорились.
– Я бы мечтал умереть на сцене, – Свешников, устроившись в кресле, ловко налил рюмку и опрокинул ее в рот. – Во время спектакля. Чтобы обязательно в гриме, в парике. Рухнул бы на доски пола так, что пыль поднялась. А зрители сразу поняли: Свешников больше не встанет. Отыгрался, артист… Вот это смерть. Это великая награда бога, а не смерть. Ничего, что я о вечном?
– Ничего. Мы ведь все об этом думаем. Вы обещали мне рассказать о последних встречах с Лукиным. С вами он делился замыслами, идеями.
Свешников, кажется, не услышал последних слов. От выпитого коньяка он все больше мрачнел, губы стали фиолетовыми, кожа на щеках и шее пошла багровыми пятнами.
– Но моя судьба – другая. Тихо угаснуть на больничной койке, стоящей возле окна. В палате, набитой людьми. Где витают миазмы боли, отчаяния и безысходности. Я не боюсь смерти. И, кажется,