все не такое, как здесь. Там большие-пребольшие горы, совершенно прозрачная вода в реках и в море. Там небо такое огромное, как… любовь… Там всюду свет и никогда не бывает ночи. Там очень красивые цветы. Некоторые из них большие, как деревья. Мы с тобой хотим взлететь – и вот уже летим, как птицы. Прямо с неба мы с тобой падаем в море и летим… Нет уже не летим – плывем под водой. А она как воздух, только чуть погуще. Но мы и под водой будто летим, взявшись за руки. Мы вдыхаем сладкие ароматы. Мы постоянно слышим красивые песни, волшебные звуки. Мы с тобой большие друзья, нам весело и хорошо.
Меня будто несло под тугим парусом по волнам моей «фантазии». Я не знал, откуда мне это привиделось: во сне или сам выдумал. Просто говорил, что было на уме, и эти картинки оживали передо мной. Нас окружала черная ночь, а мне казалось, что все вокруг залито мягким светом. Я поглядывал на Свету и понимал, она чувствует то же самое. Мы сидели на теплой крыше, взявшись за руки. И мы… летали!
Воскресным вечером, усталые и тихие, мы возвращались домой. Слева и справа проплывали поля, реки, леса; впереди блестел асфальт дороги с редкими машинами. А чуть дальше из-за горизонта поднимались белые высокие дома, над которыми в полнеба золотился роскошный закат солнца. Олег Иванович включил радиоприемник. Знакомый баритон пел: «Я люблю, тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно». Мы слушали молча. Наверное, это и есть счастье: благодарно любить то, что дает жизнь.
Касание мира иного
Мои школьные и дворовые друзья, как сговорились, стали интересоваться кто чем: спортом, книгами, радио, моделями самолетов и кораблей, посещали фотокружок и учились танцам. По субботам у нас принято было ходить в кино. Кажется, именно кино и стало влиять на наши увлечения. Например, после просмотра «Трех мушкетеров» из библиотек пропали сочинения Александра Дюма, и мне приходилось записываться в очередь или искать по частным собраниям. Часто выручали друзья или родители. То же повторилось, когда мы посмотрели экранизации Майн Рида, Джека Лондона и Конан Дойля. А были еще дивные сказки про Морозко, Василису Прекрасную. Позже – Пушкин, Лермонтов. Зовущий в светлую даль Шукшин и поднимающий ввысь Тарковский.
Юра уговорил меня записаться в фотокружок. Мы стали бегать всюду с фотокамерами, «снимать» все, что стоит и движется. В темно-красной лаборатории, затаив дыхание, наблюдали, как на белой бумаге, погруженной в проявитель, появляется изображение. Это увлечение не мешало нам паять радиоприемники, чтобы по ночам под одеялом слушать запретную джазовую музыку, читая при этом с фонариком детективы.
Аня с Иришкой приглашали меня в театр. Обычно мы сидели на первых рядах, и я терпеливо наблюдал, как напрягаются вены на горле актера, выкрикивающего глуповатые реплики, как брызгает он слюной и поднимает пыль со сцены, по которой громыхают его обшарпанные каблуки. Мне все это казалось чем-то искусственным, не имеющим к реальной жизни никакого отношения. Девочкам я об этом говорить не смел: они-то, в отличие от меня, театральную бутафорию почитали за великое искусство.
Меня