лестницы. – Мы жили в новостройке с видом на кольцевую дорогу, весь год копили деньги на отпуск в Бердянске, а по праздникам ели салат из фиолетовых кальмаров и твердую колбасу с розовыми пятнами жира, которую давали в заказах. Я помню свое клетчатое пальтишко с искусственным воротником, в школьной раздевалке таких было три штуки, и мы все время путались, где чье. В июне и июле я ездила в пионерские лагеря, а когда папа умер, мы с мамой в августе оставались в Москве и ездили загорать на Клязьму. Джинсы «Верея» я выпросила себе только в десятом классе и копила по пять копеек с обеда, чтобы иногда сходить в кафе-мороженое. И я очень хорошо училась, потому что мама не могла платить за подготовительные курсы и за репетиторов, и только чуточку не дотянула до медали. На выпускной я получила в подарок золотое колечко с аметистом и сберкнижку с тысячей рублей. На них я купила механическую машинку и печатала чужие курсовые и дипломы, потому что стипендия была смешная, а мамин НИИ развалился в перестройку, и она ушла администратором в поликлинику за копейки. – Маруся в задумчивости перебирала картинки из прошлого и с трудом вернулась в реальность грязного подъезда. – И разве грех, что, когда мы поженились, Димка из кожи вон лез, чтобы вытащить нас из этой серости? Да, он умеет зарабатывать деньги. Он сильный и талантливый, он может позволить себе держать домработницу, менять дорогие машины, ездить на футбольные матчи по всему миру и даже до конца своей жизни не работать, если станет лень. Вы ведь тоже не живете, как они! Вы могли бы продать свой замок и построить многоэтажку. – Она вздохнула, решив, что слегка перегнула палку, перевела на него виноватые глаза и поспешно отвернулась. – Можно снова все поделить, чтобы плохо было всем без исключения. И что изменится вон за той дверью, если я надену китайские шмотки и буду ездить на автобусе? Или вам кажется, что тогда я стану сговорчивее?
Дмитрий Алексеевич смотрел на ее тонкий профиль на фоне грязной стены и почти видел нежную школьницу в белом фартучке, с лентами, вплетенными в светлые косы. Но когда она обернулась, у нее было отчужденное лицо, сжатые в линию губы и две глубокие морщинки между сомкнутыми бровями. И эта чужая сорокалетняя женщина, стоящая рядом, вовсе не вызывала желания быть справедливым и благородным, потому что у него тоже имелась своя правда, совсем не такая чистенькая и уютная, как у девчонки с московской окраины.
– А я вырос на соседней улице. Дом простоял с довоенных времен, а лет пятнадцать назад сложился, как карточный. Правда, бабка уже не увидела, что от ее квартиры даже следа не осталось. Когда родители уехали на север, я жил с ней. А потом отец нашел женщину, мать вернулась домой и за два года спилась. Я вытаскивал ее из чужих квартир, находил полуголую в подворотнях и дрался с ее мужиками. Она утонула пьяная в начале лета в городском пруду, и я вздохнул с облегчением, потому что мой кошмар кончился. И детство кончилось. А бабка на похоронах впервые заплакала. Обычно она меня ремнем охаживала, как теленка, и требовала, чтобы я учился. Но я не учился, шлялся круглые сутки, пробирался