Ох, как же они рады! Все вас благодарят, Иосиф Виссарионович. Они ведь за вас умирали.
И он поцеловал ее. Впервые при мне. А может, вообще – впервые.
А она заплакала и смешно закивала.
– Иди, иди, – брезгливо сказал он.
Она торопливо ушла.
– Плачет, а почему – не поймешь, – сказал он хмуро.
Но возвращаюсь в последнее утро Кобы.
Когда он допил чай, было одиннадцать тридцать. На столе рядом с чайником я увидел книжку, которую он читал: Анатоль Франс «Последние страницы». Такое название меня порадовало. Он часто читал эту книгу теперь. Там был диалог, кажется, назывался «О Боге и Старости», весь исчерканный его пометами. Франс издевался над Богом. Коба радостно написал на полях: «Хи-хи!»
Он заметил мой взгляд.
– По-прежнему веришь? Знаю – веришь! Но если Он Всемогущий и Премудрый – зачем такая бессмыслица? В начале ты слишком молод, потом слишком стар, а между первым и вторым – ерунда, мгновенный промельк. Пора уходить, а ты не жил! «Кипит наша алая глупая кровь огнем неистраченных сил…» И сколько бы ни сделал, все пожрет смерть… Вчера нашел письмо Бухарчика. Он там цитирует… – Коба прочел по бумажке, видно, выписал: – «Жизнь – это… комедиант, паясничавший полчаса на сцене и тут же позабытый; это повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла…» – Он повторил: – «Нет лишь смысла»… Не знал смысла и Бухарчик. Нет, если бы Бог был и был бы другой, истинный мир, зачеркивающий нашу жизнь в этом мире, было бы ужасно! Но если там ничего нет, это еще ужаснее… – И, опомнившись, он, как всегда, разозлился на свою откровенность: – Ладно, пошел на хуй!
(Забавно, в последнее время в разговорах со мной он часто вспоминал Бухарчика – так нежно называл Бухарина Ленин. И Коба теперь нередко говорил о нем – расстрелянном и опозоренном им Бухарине.)
Меня привезли домой в час дня. Когда я вошел в квартиру, жена побледнела:
– Что-то случилось?
– Нет, – ответил я. – Еще ничего не случилось.
Больше я ничего не сказал. И она, как положено хорошей грузинской жене, больше не спрашивала.
Поспал, в шесть проснулся. Надел чистое белье… Если что, к Господу следует являться в чистом, как учили нас с Кобой в семинарии.
Поел. В восемь тридцать вечера за мной пришла машина.
28 февраля. Последний вечер Кобы в Кремле
В девять вечера меня привезли в Кремль в просмотровый зал. Коба приехал с Ближней дачи чуть позже, сел рядом со мной. Берия – с другой стороны от него. Это был старый американский ковбойский фильм, захваченный в бункере Гитлера. Он шел на немецком, я добросовестно переводил.
Фильм закончился около одиннадцати. Коба обругал его, он был раздражен, видно, что-то заболело. Когда болело, он становился яростным, ненавидел всех.
После окончания картины вдруг развеселился (наверное, боль прошла). Посмотрел на меня, засмеялся:
– Ну и рожа… Старая, сморщенная. – Потом спросил: – А где же твои «Записьки»? – (Я еще вернусь