любовницей Франца, а чуть позднее – женой. Францу нравилась эта женщина, тактичная и с легким характером. Кроме того, она не скрыла от будущего мужа своих функций, связанных со службой в тайной полиции. Франца устраивала такая ситуация. Он видел, что Данута искренне влюблена в него, а потому не опасна. И нередко с этих пор донесения на доктора, а потом и академика Михельсона, Франца Оттовича, составлял сам Михельсон, Франц Оттович, а его верная жена старательно переписывала их своим почерком.
В тридцать третьем году у них родилась дочь, которую назвали Авророй…»
Все, все, достаточно, решила фрау Шаде, уже одиннадцать, сколько можно валяться в постели. Теперь завтрак, а про Аврору потом. Она выбралась из постели и направилась в ванную. Потом выпила соку, заварила кофе, намазала хлеб маслом и овощной пастой, наспех проглотила завтрак и вновь погрузилась в чтение, усевшись в любимое кресло.
«…назвали Авророй.
Знаете, фрау Шаде, у меня рука устала от писанины, так и ноет. Не думал я, берясь за труд, что манускрипт мой получится столь объемистым. А ведь отражена в нем еще только половина событий. Да еще, как Вы, верно, заметили, я никак не могу удержаться от нравоучений, отступлений да кой-каких комментариев. Вы уж меня извините. Временами мне кажется, что я поставил перед собою неосуществимую задачу, а труд мой непомерен. Однако я привык завершать начатое. Поэтому, когда мне не хватает собственных сил, я прошу помощи у сил внешних, кои теперь принято называть эзотерическими. Ну, так с Божьей помощью я продолжаю.
Аврора, подрастая, не причиняла особых хлопот родителям. Она немного засиделась в девушках, но в свой срок вышла замуж и родила…»
Глава 8
Такова, стало быть, любовь, которую я уже так великолепно воспевал, – любовь, которая является высочайшим чувством, которая наполняет нас неизъяснимым блаженством, любовь, которая словно бы возносит нас в небеса! – Ах! Меня она низвергла в сточную канаву! Ах, я отрекаюсь от чувства, которое не принесло мне ничего, кроме… омерзительного купанья…
– М! – мм-м! Мне-ее! И-и-и-и! А-а-а! – распевался перед репетицией Делеор. – О-о-о! О-опя-а-ать! О-опя-ать здесь лошадь была-а!
– Делеорчик! Так ведь «Князь Игорь» на следующей неделе! И не лошадь, а конь, – напомнил помощник режиссера.
– М-мм-м! Мне-ее! Не-е-ет! Ло-о-шадь! Во втором соста-а-а-аве-е! – Верхнее «ми» не получилось, и Делеор перешел на речитатив: – Это у них в первом составе конь, то есть мерин, а во втором – кобыла под видом коня. И запах у нее другой. Они считают, что публика – дура, и коня от кобылы не отличит.
– Делеорчик, ты во что-то наступил? – забеспокоился помощник режиссера. – Вроде убрано.
– Я не наступил, – повел шеей в тесном и щекотном галстуке-жабо Делеор, – здесь запах, как в конюшне. Сообщаю, если у кого-то нос заложен. У нас цирк, ипподром или все же театр оперы и балета?
– Я иногда думаю, – донеслось из суфлерской будки, – что таки да – и то, и другое,