до того он органичен – однако берегитесь: Барон ничего не делает просто так. Вся его непосредственность продиктована далеко не безобидными умыслами, против которых вы всегда бессильны: в этом его настоящая исключительность, которую он по-настоящему ценит.
– Будешь? – он предлагает мне Ёсико, похлопывая её по заднице. Та не прекращает своих медленных круговых движений.
– Нет, – говорю я, уже в который раз отказываясь от сексуальных подношений с барского стола, который частенько служит ложем.
– А что так? – любопытствует Барон, без церемоний заставляя даму менять позу и ритм.
– Мне хватает Алисы. Ты же знаешь.
Он смеётся, давая понять японке, что желает сию же секунду перейти к минету. Та исполняет всё без лишних движений, активно и проворно. Барон блаженствует. А мне видна вся её розоватая промежность.
– Вот сука, чувствует меня на клеточном уровне, а сама никогда не кончает, – говорит он о наложнице в третьем лице. Та словно не слышит его слов. Трудится прилежно, молчаливо, демонстрируя искусство устойчивого крещендо.
– Давай жопу, – хрипит уже Барон.
Ёсико опрокидывается на спину и раздвигает руками ягодицы. Маркиз почти с разбегу всаживает в неё свой подрагивающий клинок, после чего с самурайскими воплями начинает долбить её, как резиновую.
Закончив процедуру (как назвать её: секс раунд?), он набрасывает халат и утомлённо присаживается в кресло, ничего не комментируя.
– Так будешь или нет? – указывает он на Ёсико, которая сидит на столе в позе лотоса, готовая, очевидно, к любому продолжению делового утра.
– Нет, – говорю я. Меня выдают и предают хрипотца, двусмысленная пауза и совершенно неубедительный тон.
Барон улыбается. Делает вид, что доказательств моей слабости с него достаточно.
– Можешь попользоваться м…дой, я её не пялю туда, это не моя дырка, – говорит он. Ёсико не смотрит ни на меня, ни на него; она смотрит в себя.
Он делает знак, и она сползает со стола.
– Не люблю эту нацию и расу с желтизной, – говорит Барон, тыча пальцем ей в грудь. – Вроде бы, всё умеют, но жить не умеют абсолютно. Нет таланта жить. Это мусорок, генетический мусор, однако.
Он вопросительно щурится на Ёсико, великолепно владеющую русским языком. Та стоит перед ним, слегка склонив голову набок.
– Чего тебе, п…доглазая? – нервно и при этом неуверенно говорит он. – Ах, да…
Он выдвигает ящик стола (уверен: всё у него с секретами, просто так этот ящичек человеку с улицы не вскрыть), запускает туда ладонь и достаёт нечто, напоминающее пастилку. Подносит к лицу Ёсико. Та послушно открывает рот. Он кладёт ей в рот пастилку, как галчонку, и захлопывает его, поддев ладонью нижнюю челюсть. После чего теряет к ней всякий интерес. Ёсико выходит из кабинета. Я с трудом отрываю взгляд от её подрагивающей задницы, упругой и гладкой.
– Зря ты её не захотел, ещё свежая, очень даже ничего, – говорит он. – И умеет двигаться, умеет ворошить нутром, умеет