что, меня могут уволить?
– Конечно. Разве не об этом вы спрашивали?
– Впервые об этом слышу. Для меня это новость.
– Странный вы человек, Лев Львович.
– Пожалуй, да, странный.
– И за что вас женщины так любят?
– А вы считаете, что любят? – почти искренне изумился я.
Она пожала плечами, дав понять, что напрашиваться на давно заслуженный комплимент так же нелепо, как и ломиться в открытую дверь.
Я проводил ее долгим взглядом. После неравнодушного тихого голоса и теплых серых глаз, ее подтянутая фигура тридцатилетней женщины буквально поразила меня. Во-первых, я мгновенно и с удовольствием восстановил в памяти, что всегда украдкой поглядывал ей вслед; во-вторых, я перестал понимать, отчего я стал считать, что такие фигуры – «безлико, подиумно красивые» – не в моем вкусе. Великолепных пропорций гибкое тело, стройные ноги с тонкими щиколотками, неопределенных размеров грудь (явно не крупная, однако что-то подсказывает, что именно грудь и удивит тебя всего более – чистотой линий и особой отзывчивостью), светло-русые волосы.
Мне всегда казалось, что в моем вкусе была Наташа. В моем вкусе – это, как мне казалось, крупноватая грудь, полноватые бедра и пухленькие губки. Все пышненькое, но без перебора. И обязательно темненькая, почти брюнетка. И что же? Чем все это закончилось?
Все закончилось печальным блюзом. Впрочем, нечего Бога гневить: на мой нынешний вкус эта музыка куда предпочтительнее марша Мендельсона. И даже, пожалуй, Реквиема жизнелюбивого Моцарта. Чтобы заводить семью, надо верить в будущее. В какое? В то, которое расцветет вслед за глобальным потеплением, следствием глобального идиотизма, насажденного учителями, вполне достойными своей невменяемой паствы?
На следующий день я вырядился, словно на собственные похороны – элегантный темный костюм в оживляющую тонкую полосочку, вольной расцветки галстук и однотонная бежевая рубашка, тщательно отглаженная. На лице, как у беззаботного дуэлянта, было написано: помирать – так с музыкой. Некоторая небрежность в наряде, свойственная холостякам и неудачно женатым, – небрежность, вызывающая коварную жалость у окружающих женщин, была изведена на корню. Вместо нее – вызывающий налет дендизма. Они должны были запомнить меня победителем.
– Вы должны… – начала было Будда, но уперлась взглядом в модный узел шелкового галстука (цвета «вырви глаз», разумеется) и замолчала.
– Следует оформить программу в соответствии с новыми требованиями. Даю вам на это ровно один день. Рецензии на программу получены положительные, как ни странно.
– Разве я не пишу заявление по собственному желанию?
– Нет, не пишете. У вас нет для этого никаких оснований.
– А собственное желание? Оно не является основанием для принятия жизненно важных решений?
– Оно не в счет. Вы должны…
Если вас отпускать невыгодно, вам ни за что не получить пинка под зад, вы будете выпрашивать эту милость Христа ради; скорее, начальство пнет само себя.