то, что я теперь работаю полный день, на обед я поехал в больницу. Главным образом ради Афсанех. Не думаю, что для Нади это имеет какое-то значение.
После разговора с подругой Ахонена мы с Дайте поехали в центр. Высадив его у Полицейского управления, я продолжил путь в больницу. По дороге позвонил другим детям. Альба не взяла трубку, но я поболтал с Александром и Стеллой. Рассказал о состоянии их сестры и спросил, как у них дела.
Все переживают за Надю. Все расстроены. Несмотря на разницу в возрасте со сводной сестрой, они ее обожают.
– Хорошо, – шепчет мне на ухо Афсанех. – Хорошо, что ты пришел.
Она выпускает меня из объятий и улыбается. Спина прямая, глаза блестят, на щеках появился румянец.
– Какие-то новости? – спрашиваю я.
Афсанех с энтузиазмом кивает и хватает меня за руки.
– Они собираются разбудить Надю. Врач так сказал. Начнут уменьшать дозу снотворного с завтрашнего дня.
– Это правда? – шепчу я.
Афсанех снова сжимает меня в объятиях.
– Она вернется, Манфред. Наша Надя вернется к нам.
Афсанех вся дрожит, и я не осмеливаюсь озвучить свои мысли. О том, что врачи все время пытались нам сказать.
Что произойдет, если открыть коробку с котом Шрёдингера?
Да, скоро станет ясно, мертв кот или жив. И что это переходное состояние, когда кот одновременно и жив и мертв, – только научная конструкция.
Как и в случае с нашим ребенком.
Только когда остановят подачу медицинских препаратов, отсоединят провода и аппараты, только тогда мы узнаем, вернется ли Надя или покинет нас навсегда.
Разумеется, было бы лучше, если она очнется.
Но что, если нет?
Я предпочел бы видеть ее в отделении интенсивной терапии со всеми этими проводами, чем в гробу. Формула одновременно простая и чудовищная.
Но даже смерть можно рассчитать.
Мы какое-то время сидим у постели Нади.
На этот раз мы сидим по одну сторону больничной койки. Наши стулья стоят так близко, что я чувствую тепло от тела Афсанех.
Надя мирно спит, несмотря на все провода и приборы. Лицо умиротворенное, рот приоткрыт. На руке в гипсе кто-то красным маркером нарисовал птичку и сердце.
Я делаю глубокий вдох.
Не выношу больницы.
Это началось, когда Арон заболел. Он почти два месяца перед смертью пролежал в отделении для онкобольных детей.
Я навещал его каждый день.
Первые недели он хорошо реагировал на лечение. Набрался сил, мы выходили из палаты и даже из больницы. Однажды мы спустились в подвал. Там мы играли в догонялки. Я убегал, а Арон – догонял, с капельницей в руке.
Но потом к нему вернулась слабость. У него больше не было сил вставать. Брат все время спал. Даже разговаривать с ним было трудно.
А потом он просто заснул.
Так он и ушел от нас. Тихо, без лишней драмы. Несколько дней он не приходил в сознание, и сердце просто отказало.
В одну секунду жив, в следующую – мертв.
После его смерти я стал ненавидеть больницы.
Мне