огромных пятаков. Их иногда прикладывали мне на ушибленное место.
Некоторые добрые хозяева встречали меня восторженно: «Вот молодец Танюшка, что пожаловала, не поленилась, с раннего утра пришла, покуда еще всю прикуску не съели. И молитвы-то ты наизусть знаешь, и поешь звонко. Сама выучила или мать помогла?» От похвалы я старалась еще больше: «Рождество Твое, Христе Боже наш…» Не пропуская ни одной избы, ходила я славить. Сумка моя постепенно наполнялась, и я мечтала, как сядем мы с мамой пить чай, а она будет хвалить меня:
– Вот пошла, не поленилась, и праздник у нас с тобой получился, как положено. Везде и всем трудиться надо. Бог трудолюбивых жалует, а ленивых наказывает. Лениться – грех великий. Опосле Боженька даст тебе счастья. Ведь ты его прославляла.
Дошла я до дома, в который идти не хотелось. Ветхий, маленький стоял домишко. Детской интуицией чувствовала: сюда нельзя, тут ребятишек своих много, значит, бедно, но не удержалась и пошла в эту захудалую избенку. Сумка моя была уже полная и тяжелая. Ее пришлось оставить в темных больших сенях. В избу зашла налегке и с порога продекламировала:
Маленький клопчик
Заскочил на гопчик,
В дудочку играет
Христа прославляет.
– Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой. С Рождеством, Христовым праздничком! Пойди-ка, хозяин, в амбарушечку да принеси хлеба краюшечку. Загляни, хозяйка, в сундучок да подай пятачок.
Хозяйские ребятишки, которые сидели везде: на лавках, полатях, печи, радостно захохотали, а один – юркнул в сени. В амбарушечку, кадушечку, сундучок никто не заглянул. Ни хлеба краюшечку, ни пятачка мне не несли. В избе было пусто, хоть шаром покати. И тогда я звонко запела: «Рождество Твое, Христе Боже наш…» На что хозяйка, появившись из-за выцветшей, захватанной грязными руками занавески, тихо сказала: «Не старайся, Таня, у нас ничё нет. Нам бы самим кто подал». Я внимательно смотрела на нее. Передо мной стояла желтая старуха, худая, без жизненных сил, в ветошном платье сплошь в заплатках, которые были разного цвета, и на некоторых местах заплата сидела на заплате. От того, что заплатки были разные, изношенные, вся она была похожа на ряженую. Глаза только выдавали ее возраст, она не была старухой, какой казалась вначале. Я, несмотря на запрет мамы, посмотрела кругом. Пустота, грязь и низкий потолок давили. Кроме ребятишек и трех куриц с петухом, которые жили в избе под лавкой, ничего не было. Эта картина была для меня не нова. Большинство жили точно так же, но тут не было даже надежды. Я смутилась и вышла из бедной, набитой детьми и нуждой избы. Своей «драгоценной сумки» в темных сенях я уже не обнаружила. Искала ее во всех углах, тщательно ощупывая. Нет моей сумки, моего сокровища. «Украли!» – больно стучало в моей голове. Я опять вошла в избу и громко спросила, с детской озлобленностью, но не плача: «Где моя сумка с прикуской, которую я наславила? Я точно помню, что оставила ее в углу, в сенях». Ребятишки хохотали, резвились, хитро ухмылялись в ответ. Старуха спряталась на середе за выцветшей занавеской.