бы выбрать эрцгерцога Австрийского.
– Не говори о нем! Ему ли вести наше рыцарство к славе!
– Но гроссмейстер ордена тамплиеров, не достоин ли он быть предводителем христианской армии? – спросил барон, довольный тем, что ему удается отвлечь больного. – Своей храбростью в сражении, мудростью в Совете он давно известен; его не тяготят и заботы о собственных владениях, которые могли бы его отвлечь от завоевания Святой земли.
– О, против брата Жиля Амори я ничего не могу возразить. Он умеет расположить войска и в бою храбро сражается в первых рядах. Но, скажи мне, сэр Томас, справедливо ли отнять Святую землю у Саладина, сочетающего в себе все добродетели, которые только могут совместиться в человеке, не озаренном светом истинной религии, и наделить ею Жиля Амори, который более язычник, нежели сам султан, еретик, идолопоклонник, чернокнижник, богоотступник, – наделить того, кто, как служитель сатаны, творит гнусные преступления под сокровенными сводами в тайных местах?
– Но гроссмейстеру ордена госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского нельзя поставить в вину ни раскол, ни колдовство, ни ересь?
– А его ужасная скупость и алчность, из-за которых он готов жертвовать интересами всей армии? Разве не подозревали его, и даже больше чем подозревали, в продаже неверным того, что им никогда не удалось бы завоевать в бою? Нет, Томас, поверь мне, лучше продать всю армию венецианским лоцманам, чем вверить ее гроссмейстеру Иерусалимского ордена.
– Итак, Ваше Величество, мне остается назвать вам последнего, кому можно было бы вверить судьбу нашего войска. Что скажете вы о доблестном маркизе Монсерратском, мудром и храбром воине?
– Мудрый! Не так он мудр, как хитер и лукав. Он действительно ловок в женских гостиных! Кто не знает его, всегда готового расточать любезности дамам? Как политик он так же часто меняет свои планы, как покрой своего платья, и никто никогда не может быть уверен, каких взглядов в политике он придерживается в данную минуту. Храбрый воин, говоришь ты? Да, он хорошо ездит верхом, чудесно сражается на турнирах тупым копьем. Но, скажи, был ли ты со мной, когда я однажды сказал этому ловкому маркизу: «Нас здесь трое храбрых христиан, там, в лощине, около шестидесяти сарацин; ударим по ним, согласны ли? Каждому из нас придется справиться только с двадцатью неверными».
– Помню, Ваше Величество, помню, как маркиз отвечал вам, что тело его не из глины и что лучше иметь человеческое сердце, нежели сердце зверя, хотя бы этим зверем был и сам лев. Но я вижу, нам придется закончить тем, с чего начали: пока Господь Бог не восстановит здоровья нашего короля Ричарда, не видать нам, видно, ни Иерусалима, ни Гроба Господня.
При этом замечании лицо Ричарда прояснилось, и он неудержимо залился смехом.
– Однако, – вскричал он, – несмотря на твою тупость, ты вынудил признание у своего государя! Правда, если бы ты мне не выставил напоказ всех этих нарядных кукол, готовых отнять у меня предводительский жезл, я не затронул бы их. Пусть