человека, еще не создавшего себе аппарата абстрактного, обобщающих понятий и соответствующей техники логических заключений» (Дьяконов 1990, с. 9). Это – миф в его конкретно-исторической локализации, миф как стадия развития человеческого мышления (миф в диахронии). Но, по глубокому замечанию А. А. Потебни, «создание мифа не есть принадлежность одного какого-либо времени» (Потебня 1990, с. 306)[6]. В трактовке, принятой в настоящем исследовании, миф есть любое неадекватное представление связей и отношений реальности (и соответственно – ложное отображение шкалы ценностей) в словесном знаке, сопровождающееся немотивированными реальностью прагматическими установками (т. е. неадекватным речевым поведением). На лингвокогнитивном (познавательном и ценностном) уровне миф есть отождествление слова, вещи и действия, объекта и субъекта, реального и сверхъестественного. Ср., например, замечание А. Ф. Лосева в книге «Знак. Символ. Миф»: «Миф отличается от метафоры и символа тем, что все те образы, которыми пользуются метафора и символ, понимаются здесь совершенно буквально, то есть совершенно реально, совершенно субстанционально» (Лосев 1982, с. 144). В силу этого у мифа сильна эмоционально-оценочная сторона: это всегда «эмоционально окрашенное событийное осмысление феноменов мира» (Дьяконов, 1990 с. 84). На мотивационно-прагматическом уровне миф есть модель поведения, сакрализованный ритуал, санкционированный стереотип отношения к действительности. При этом миф не требует доказательств своей реальности, поскольку ограничения формальной логики на него не распространяются; миф есть предмет веры, доверия к авторитету. Для мифологического сознания «существенно, реально [разрядка автора – S. 7".] лишь то, что сакрализовано…» (Топоров 1973, с. 114). Миф как способ духовного освоения реальности активизируется в эпохи ломки устоявшихся социальных структур, этических норм и ценностей, когда надежные познавательные ориентиры теряют почву в социуме. На уровне же массового сознания мифологизация была, есть и будет единственным способом познавательной активности[7] (в силу присущим последнему антиинтеллектуальности, стереотипности, апелляции не к собственному опыту, а к авторитету), независимо от исторической ситуации.
О чертах мифологического видения мира, что выражается в «странном» языке А. Платонова, говорят многие исследователи, к примеру, М. Дмитровская в своих работах о понятии сила и о «переживании жизни» в творчестве А. Платонова (Дмитровская, 1990, Дмитровская 1992). Но при этом, видимо, следует разфаничивать сознание автора-творца и сознание его героев, как это делает, к примеру, О. Лазаренко, который пишет, что мифологическое сознание героев выступает объектом авторской интенции; правда, по мнению исследователя, автору тоже присущ мифологизм, но, так сказать, «другого порядка» – в понимании человека как выразителя природных сверхсил, в неразфаничении духовного и физического и прочее (Лазаренко 1994, с. 76–81).
Мифологизм языковой картины мира героев