кивнула, показывая, что она все распрекрасно понимает. Будет ли она подслушивать? При других обстоятельствах – несомненно. Но не здесь и не сейчас.
Апартаменты покойной Веры Германовны оказались просторны, захламлены вещами, не сочетавшимися друг с другом ни по стилю, ни по эпохе, ни по каким-либо иным параметрам. В гостиной с основательными диванами эпохи королевы Виктории мирно уживались китайские ковры из искусственной шерсти и пластиковые дизайнерские стулья, напоминавшие куски оплывшего воска. Пара медных канделябров, покрытых слишком уж равномерным слоем патины – ни дать ни взять глазурь на торте, – отражалась в огромном зеркале, чья рама была исполнена весьма и весьма искусно.
За гостиной скрывалась спальня с массивной кроватью под балдахином.
– Ты спишь на диване, – безапелляционно заявила Саломея. И тут же передумала: – Или я.
Имелась в наличии и ванная комната, надо полагать – та самая, в которой утонула Вера.
– Здесь неприятно, – сказала Саломея, и Далматов с ней согласился.
Слишком много места. Слишком много белого и стального, блестящего и этим блеском провоцирующего новый приступ мигрени.
– Неправильно. Как будто… – Саломея переступила через высокий порог, – как будто чего-то не хватает.
Она опустилась на четвереньки, а потом и вовсе легла, распластавшись на стерильно-белоснежной плитке. Не в силах больше выносить эту белизну, Илья достал очки.
– Я угадала, – в голосе Саломеи звучала печаль. – Ты специально все.
– Что именно?
– Мигрень. Это ведь хроническое заболевание. Бабушка мигренями страдала. И всегда носила с собой лавандовую соль. А еще терпеть не могла Вагнеровские марши и запах тушеных перцев. Говорила, что именно от них мигрень и начинается. У нее – от перцев. У тебя – от солнца. Но ты все равно полез. Зачем? Разжалобить меня?
– Обычно срабатывает. С женщинами. Мужчины реагируют иначе.
– Я не люблю, когда мне врут.
– Я не врал.
Теперь, сквозь затененные стекла, Илья видел комнату иначе. Квадрат. Площадь – метров двадцать. Два окна. Восемь пилястр, разрывающих пространство. Зеркала. Умывальник – стеклянная чаша на хромированном стебле. Ванна, которая достаточно велика, чтобы поместились двое.
Вдвоем тонуть неудобно.
– Ты манипулировал.
Но есть и другие, куда более интересные занятия.
– Считай, что я уже наказан.
Отголоски боли окопались в районе затылка. Эта пехота будет держаться до утра, и хорошо, если, отступая, не станет взрывать позиции.
И все-таки ванна. Куб из белого камня. И белый же кувшин с серебряным носиком. Знакомый… где-то Илья видел такие. Вспомнить бы. Позже, когда голова отойдет.
– Но здесь все равно чего-то не хватает. Слишком… слишком все белое.
Саломея двинулась по периметру. Она перемещалась на четвереньках, вглядываясь в пол, но то и дело поднималась на колени, выворачивала шею.
– У нее все яркое. Мебель. Ковры. Обои. А здесь – белым-бело