Интуиция, наверное, – засмеялся он и пошел в сторону подъема, где проходит граница между сырой оконечностью и сушей.
В небе появились белые пятна облаков, как в телевикторине, в которых мигали вопросы, и давалось некоторое время, чтобы успеть ответить и заработать призовые очки.
– Как хорошо родиться человеком и умереть им, – звучало у Ивана на уровне глаз и лба. – Как хорошо вырасти на лугу ромашкой, и завянуть ею. Не быть съеденной или сорванной, чтобы засохнуть. Вот философ родился на улице, так и умрет…но он хочет вернуться домой. Зачем?
В небе загалдели чайки, пытающиеся осадить набежавшую волну – одна из них задела крылом неспокойную накипь на воде и не ожидав холодного прикосновения и плотности, взмыла вверх, забыв о своей команде. Она превратилась в жирную белую размазанную точку в голубом небе и, пятясь куда-то назад, стала то увеличиваться, то уменьшаться под взоры судачащих птиц.
– Или эта птица. Испугалась первых трудностей. Хотя сама первая рвалась, чтобы окунуться всей тушкой в воду, а теперь маячит в небе, снимает стресс. Не думаю, что в скором времени, она приблизится к воде. Тут нужен мощный психотерапевт, способный ее убедить в безопасности процесса.
Философ шел по мосту, держась за поручень, как за большую собаку, которая знала направление. Он крутил головой и только сейчас, когда их разделяло около пяти сотен метров, Иван обратил внимание на его походку, двигающиеся при ходьбе руки и тик, хотя ничего подобного не мог заметить на расстоянии вытянутой руки.
Неожиданно птица, совершившая зигзаги, прокричала в небе что-то нечленораздельное, как-то нестандартно, необычно для чайки, любого пернатого, а приближенно к человеку – с гаммой чувств, драматическим порывом, вселенским размахом – и упала камнем вниз, пробуравив толщу воды своим хрупким телом.
– Вот это да, – прокричало в голове у молодого человека, в унисон птичьему реву. – На верную гибель. Она – супротив своему я…
И через мгновение на поверхности воды показалась ее взъерошенная головка, которая будто вылезая из вязкой массы, как при рождении, закинув голову, прикрывая глаза, устремилась в ту чистоту, которая зовется воздухом.
– Безумная, – шептало подсознание.
Тройка птиц ошарашенных поведением этой вольницы, отлетела в сторону и присев под своды моста на широкие жерди, молча взирали, как их соплеменница боролась со своим страхом.
– Безу…да она их делает! – работал мозг. – Сама выбирает себе роль. Ну на…черт! Вожак сказал лететь всем вместе, и она послушалась, но только поначалу. Вот дает! Мирно летела, и так, наверное бы, и летала, если бы не внутренний позыв, твердивший «ну давай, что же ты!». И она поняла, что та роль, в небе, правильная шаблонная, принадлежит им всем. То есть они все – те, кто машет крыльями на пару, играют одинаковую роль в этой птичьей пьесе. И если одна не выйдет на сцену, то, в сущности, ничего не изменится. Они также будут летать, вместе замирать над мостом и плюхаться в воду за призрачной рыбой. И это маленькое слабое только с первого взгляда существо прокричало