для полировки и чистки. Чувствительные розовые подушечки ладони – для поглаживания прохладных женских бедер. Неповторимый рисунок линий на этой ладони. Десятки маленьких аккуратных косточек и мышц, чтобы сжимать уздечку или поднимать увесистый свиток шуршащего шелка… И вот это чудо бессмысленно дергается в кровавой грязи; взмахнувший за мгновение до того мечом имперец скрылся – не догонишь, да и незачем, а сзади из пыли, как жуткое шествие рыб, уже выплывает новый ряд покрытых чешуей воинов.
Я подскакал к Сангаку, ухватил уздечку его коня, дернул.
– Сейчас догоню, хозяин, – успокаивающе отмахнулся он от меня левой рукой, залив мне лицо потоком ярко-алой крови. И замер, глядя на это необычное зрелище. Потом перевел взгляд на то место, откуда кровь брызгала яркими злыми струйками.
Я рванул повод снова.
– Надо ее подобрать, – без выражения пробормотал Сангак, указывая глазами на руку в пыли. – Простите, я сейчас.
– У тебя времени – половина песочных часов, потом вытечет вся кровь, вперед, вперед, – сквозь зубы сказал я, продолжая дергать за повод.
Сангак расширил глаза и послушно кивнул, мы страшно медленно поехали вперед сквозь пыль и грохот. И вот уже перед глазами раскинулась невыносимо сиявшая полоса расплавленного металла – река Талас. Перед нами был чистый, безлюдный берег. Я обернулся – шагах в трехстах сзади к воде, все убыстряясь, катился ощетинившийся металлическими остриями грязный вал имперцев.
Я заставил Сангака проехать еще немного, потом буквально стащил его с седла. Он беззвучно шевелил серыми губами.
Каждый стоящий хоть чего-то армейский лекарь знает, что отрубленную конечность надо прижечь мечом, раскаленным в костре, потом залить смолой. Но у меня был только меч – и ни костров, ни смолы.
– Совсем не болит, – успокоил меня Сангак, предъявляя продолжавший брызгать струйками крови обрубок.
В человеке две крови, темная и светлая. Темная течет медленно, и остановить ее нетрудно. Светлая уходит мгновенно, и часто никакие повязки не могут преградить ей путь.
Я резко затянул на остатке запястья Сангака ремешок от моей фляги. Саму флягу с теплым от жары красным мервским вином поднес к его губам и заставил Сангака выпить половину, остальным вином пропитал чистую часть своей головной повязки мягкого хлопка и начал мыть обрубок, подбираясь к его верхушке. Рука была аккуратно срезана по запястью, сбоку болтался скрутившийся уже лоскут кожи, но один белый, испачканный кровью осколок еще торчал.
– Сейчас будет очень больно, и постарайся не драться, – сказал я, доставая нож. Сангак оскалился в глупой улыбке.
Через пару мгновений он уже не улыбался, глаза его расширились, губы стали попросту белыми. Я отрезал осколок, еще раз прошелся тряпкой с вином и скрутил ее в новый жгут.
Как поступает кровь, если ей некуда больше выливаться? Я знаю только, что, пока она течет наружу, человеку не так больно, но, если остановить ее поток, раненое место