сумела дождаться, пока воцарится молчание, и своим небесным, срывающимся голосом начала читать поразительные стихи…»
Может быть, это был «Маленький самолетик»? «А то глаза открою: в ряд – все маленькие самолеты, как маленькие Соломоны, все знают и вокруг сидят…»?
Может быть. Хотя вряд ли, просто по настроению созвучно балладе Высоцкого.
Когда «Самолетик» появился в печати, «кабинетные читатели» были им весьма недовольны, а журнал «Крокодил» даже попытался поизмываться, расстраивалась Ахмадулина. Ведь зародилось это стихотворение, видимо, еще тогда, «когда я во время войны из бомбоубежища увидела маленький самолет. На нем скрестились лучи, а дальше все говорили, что самолет сбили. И мне было его страшно жалко. Ощущение ребенка, который жалеет нечто маленькое, беззащитное. Многие говорят: не люблю, когда меня жалеют. А я вот думаю: человек очень нуждается в жалости и сострадании. Не угнетение, не понукание, но именно поощрение жалостью, любовью, глазами, лицом… Господи, думаю я, если бы нам немножко милосердия, жалости, сострадания друг к другу, то много бы мы все выиграли. Это бы и на хозяйстве сказалось, и на речи нашей, и, главное, на той драгоценности, которую нам никак нельзя терять. Я имею в виду умы и таланты людей, которые приходятся нам современниками, соотечественниками…»
Немудрено, что в детских судьбах Высоцкого и Ахмадулиной было столько совпадений. Они ведь были почти ровесниками, с почти незримой разницей всего лишь в девять месяцев. А «девять месяцев – это не лет…»
Когда Иосиф Бродский представлял Беллу американским читателям, он говорил, что рождение Ахмадулиной в «мрачнейшем году советской истории… является подтверждением изумительной жизнеспособности русской литературы». В полной мере эти слова можно было бы отнести и к Владимиру Высоцкому, чей вклад в русскую словесность не менее высоко оценивал нобелевский лауреат.
«Правильно я родилась, – размышляла вслух Белла Ахатовна, – 10 апреля 1937 года. День моего рождения не может быть для меня неважным. И год рождения не может быть неважным – все-таки кто-то родился, выжил, уцелел. Потом была война, всеобщее бедствие, смерть. И я чуть не умерла в эвакуации в Казани. Но ведь кто-то меня накормил в ущерб себе и своим детям, кто-то спас. Я, собственно, даже не знаю кто, но отношу это спасение ко всему великодушному человечеству. Нет-нет, правильно я родилась…»
Высоцкий, в первый раз получивший «свободу по Указу от тридцать восьмого», возражая жестокому веку, пел:
Но родился и жил я – и выжил.
Дом на Первой Мещанской – в конце…
А Ахмадулина откликалась:
Плоть от плоти сограждан усталых,
хорошо, что в их длинном строю
в магазинах, в кино, на вокзалах
я последнею в кассу стою –
позади паренька удалого
и старухи в пуховом платке,
слившись с ними, как слово и слово
на моем и на их языке…
Во время одной из домашних встреч они, случайно отстранившись от шумных приятелей, с