«лексус». Еще больше ее раздражал кот, которого надо было постоянно спихивать с табурета. Ксана до боли в зубах ненавидела, когда Георгий скармливал ему из своей тарелки кусочки еды, хотя хорошими манерами владел в совершенстве. Он явно делал это ей назло. Кот утробно урчал, чавкал, жадно пожирал пищу, а потом по-хозяйски ставил лапы на стол, требуя еще. Обычно Ксана не выдерживала, хватала зверюгу за загривок и выкидывала на улицу. Кот отряхивался и, задрав хвост, гордо уходил прочь. Жорика, как за глаза называла его теща, Ксанино раздражение внешне никак не задевало, он даже делался довольным, слегка улыбаясь кончиками узких губ.
Такие бесполезные для Ксаны отношения тянулись из года в год, с переменными проблесками временного спокойствия между очередной его влюбленностью и мрачным состоянием поиска новой пассии, когда ему приходилось выходить из зоны комфорта героя-любовника, временно оставаясь в одиночестве. В глубине души Ксана надеялась, что встретит он, в конце концов, свою единственную даму сердца и навсегда исчезнет из ее дома, оставив бывшую жену собирать осколки разбитого им сердца. Но жизнь проходила, никаких значимых перемен не происходило ни у него, ни у нее. Во всяком случае, иногда он становился милым и даже помогал по хозяйству.
В такие моменты Ксана неосторожно расслаблялась, начинала ему доверять, потому что доверять было больше некому. А вдруг всё волшебным образом станет прежним, он одумается? Но Жорик именно в такой момент с неумолимостью камнепада обрушивал на нее совершенно гадкие слова, в одну секунду выбивал почву из-под ног, низводил до унизительного положения глубоко презираемой дуры, неспособной на нормальное общение с ним и детьми. Все сложнее и сложнее ей становилось защищаться от его изощренного хамства, тонко прикрытого легкой иронией: «Ну, подумаешь, а что тут такого? Дорогая, разве я тебя обидел? Тебе явно показалось!» Почему-то Жорик выбирал для экзекуции именно те дни, когда она особенно сильно уставала, нуждалась в защите и уже не могла воспринимать его слова спокойно. Она не знала, как реагировать – плакать, равнодушно молчать или огрызаться. Одинаково больно было во всех случаях.
В октябре, когда Жорик в очередной раз вернулся домой выпивший, в губной помаде и с запахом дорогих французских духов, исходившим от его идеально выбритых щек, Ксана, промаявшись бессонную ночь, с утра направилась к юристу и попросила написать исковое заявление о разводе. Узнав о ее намерениях, Жорик сделался ласковым, умолял одуматься, пугал детьми. Смертельно уставшая Ксана оказалась непреклонна, ей было безразлично, что произойдет дальше – лишь бы развестись. А там хоть трава не расти!
Почувствовав ее состояние, он не стал перегибать палку, покладисто согласился и предложил ежемесячное пособие в обмен на молчание. Больше всего на свете Георгий боялся быть виноватым в глазах окружающих, и уж тем более – брошенным женой. Вот если бы Ксана загуляла, и он первый подал на развод, он мог бы надеть маску обиженной невинности и показать